За дверью я не сразу поднял глаза. Маг, который сопровождал меня и других бойцов на все выезды, и теперь ждал здесь, посмотрел со смесью сочувствия и одобрения.
– Молодец. Ранен?
– Нет, вроде.
– Повернись. Не ранен. Отлично. Вина?
– Хорошо бы. – Мне вдруг до тошноты захотелось нажраться. – Но как я обратно поеду? Меня ж с седла сдует.
– Куда это ты собрался на седле?
– Ах да, мы ж здесь обосновались…
– Вот именно… Дай ему глотнуть.
Офицер, ждавший рядом, с недовольным видом протянул мне небольшой кувшинчик с узким горлышком – такие удобно закупоривать восковой пробкой.
– Новичок, что ли?
– Чужак. У них другие бойцовые традиции.
– Ещё одну девицу требуют, – появившись рядом, замельтешило ещё одно существо в форме. – Живее!
– Бабы не по моей части, – отрезал маг, оттаскивая меня за локоть в сторону.
– А чьи они?
– Вон там их тренер стоит… Идём, парень. Отдохнёшь у себя в комнате. Вина и еды тебе принесут.
Глава 3. Меч и коготь (2)
Сейчас, когда император гостил во дворце, кормёжка резко улучшилась. Казалось бы, чего удивляться, что правителя и его спутников кормят наилучшим образом, но при чём тут прислуга и гладиаторы? Ан нет, каша стала более пряной (и оттого проскакивала в желудок особенно бойко), мясо – сочнее и нежней. Если раньше оно всё больше попадалось в похлёбке и всё той же каше разваренными неопределёнными кусками, а отдельно – разве что на костях, не столько еда, сколько развлечение всё это обгладывать под слабенькое пиво – то теперь его стали подавать солидными и отлично прожаренными ломтями.
– Чему ты удивляешься? – ещё утром проворчал мне собрат-гладиатор. – Раз император во дворце, значит, снабжение первосортное. Хорошее мясо тоже надо куда-то девать. Чем ему пропадать, лучше нам его скормить. Отсюда и изыски.
Так что я совсем не удивился огромному подносу самой разнообразной еды, которую мне приволокла полная служанка, изо всех сил колышущая грудью у меня перед глазами (на что она рассчитывала, можно было только гадать). Еда попроще явно готовилась на всех, мне просто немного отчерпали из общего котла. А то, что поизысканнее, видимо, осталось после господской трапезы. Само собой, вчерашними бутербродиками наподобие канапе, вчерашними пирожными и заветрившейся тонко нарезанной рыбкой, сдобренной лимонным соусом, местных шишек кормить не будут. Скорее уж утром приготовят свежее. А остатки предложат таким, как я.
Хоть и постоявшие какое-то время, закуски ничего не потеряли. Подобной вкусноты я никогда не ел, но сейчас оттенки вкуса проходили как-то мимо сознания. Да, отмечал, что вкусно, но сейчас это нисколько меня не интересовало и не радовало. А что могло бы порадовать, я не представлял. Поэтому от души подливал себе вина из большого кувшина, удивляясь, с чего это вдруг мне так щедро отпустили спиртного, если в другое время гладиаторов упорно оберегали от него. Пиво не в счёт, вино здесь крепче. Кстати, оно оказалось очень приятным.
Наутро я совершенно не помнил, о чём размышлял под вино и что обещал себе. Голова побаливала слегка, куда неприятнее была слабость и привкус во рту, желание улечься где-нибудь и не двигаться недельку-другую.
Но позволить себе такую роскошь я не мог. Ничто не могло гарантировать мне жизнь в будущем, но увеличить мои шансы могли только тренировки.
– Хочу тренироваться с мечом, – сказал я Хунайду, пожилому помощнику Исмала, который теперь возился со мной.
– Тренироваться-то можно, а толку? Ты с мечом так двигаешься, будто за лавку держишься.
– Если ты не будешь меня обучать, всё так и останется.
В ответ меня наградили злым взглядом, на который, я совсем не обиделся. И, имея некоторый опыт общения с мастерами, догадался – это способ слегка тонизировать ученика, взбодрить его и заставить собраться.
– Если хочешь у меня учиться, должен делать то, что я говорю, и так, как говорю.
– Догадываюсь.
– Вот и посмотрим, на что ты способен! – возгласил помощник мастера таким тоном, с которым обычно засучивают рукава.
Я понимающе усмехнулся, но в сторону, чтоб не злить Хунайда. И не сомневался, что тот с удовольствием за меня возьмётся. Его рвение напоминало месть, хотя я прекрасно осознавал, что никакой ненависти ко мне лично этот человек не испытывает, и если он злорадствует, когда, обессилев, я валюсь физиономией в пыль, или с крайним ожесточением подгоняет меня, то дело здесь не в личном ко мне отношении.