Если б мой «оппонент» не был так сосредоточен, у него б, наверное, глаза на лоб полезли. А так лишь посмотрел с недоумением. Ну что поделаешь. У тебя меч и щит, а у меня – только «когти», надо иметь возможность отражать клинок обеими руками.
Сперва следовало избавиться от щита. Мы кружили друг вокруг друга; он сделал пару выпадов, которые я пропустил мимо себя. В какой-то момент сознание напомнило мне, что вокруг полно народу, жаждущего традиционного зрелища, что трибуны неистовствуют, не поймёшь, от негодования или восторга. Как бы меня не дисквалифицировали стрелой в затылок за ломку шаблона. Но на подобные раздумья уже не оставалось времени.
Смерть маячила передо мной, балансируя на кончике меча и подрагивая в кромке щита. Особенно щит меня заботил – с ним мне сложнее всего расправиться. Всё-таки самбо рассчитано на совершенно другие обстоятельства.
Выпады противник совершал короткие и точные, чувствовалась сильная умелая рука. С таким можно действовать только наверняка, пробной попытки не будет. И позволять себя ударить щитом нельзя ни в коем случае. В моём положении щит – то же оружие, сокрушительное, смертоносное. Поэтому здесь требовалась строгая продуманность действий.
В какой-то момент, сгладив выпад и уведя его сторону, я оказался совсем рядом со щитом, которым меня как раз примерились пнуть в грудь. Зацепил верхнюю кромку и рванул вниз – не то движение, которого может ожидать мой противник. Махнул «когтем» над щитом, от меча увернулся уже на автомате – слава Богу, что потратил столько времени на соответствующие тренировки. К тому же выпад оказался не из сложных: рефлекторный, потому что панический, а значит, предсказуемый. Его я просто увёл в сторону таким же жёстко отработанным образом.
Не получился финт, щит остался в руке противника, ранить не получилось, хоть сам цел – уже хорошо. Отметил себе, что этот приём больше не пройдёт, нет смысла и пытаться.
Парень сузил глаза, и в этом прищуре была холодная угрожающая оценка. Он ударил сложным кручёным приёмом, который мне не приходилось отрабатывать, но зато случалось видеть. От него трудно было уворачиваться, и я наоборот шагнул вперёд, позволил чужой руке пройти почти у самого моего бедра следом за клинком, согнулся, хватаясь за запястье… Мы двигались друг вокруг друга, словно дельфины, делящие рыбину, и в той вспышке наития мускулов и выучки была даже какая-то красота и гармония. Только воспринятая с задержкой.
Противник громыхнул мимо меня на песок, не выпуская из пальцев меч, за секунду до того едва не вскрыл мне бедро. Я прыгнул следом – мне было не в новинку так нырять – и два раза сильно пнул по щиту. Первый пинок, заполошный и кое-как скроенный, гладиатор выдержал, второй прошёл удачнее. Кулачный щит вылетел из руки, и я поспешил прыгнуть на кругляш сверху, чтоб в дальнейшем не было смысла его поднимать.
За это время мой противник успел подняться на ноги.
Мы сцепились снова, как два хищника, отстаивающих своё достояние – землю, самок, добычу. Никто из нас уже не помнил, что всё это лишь игра, правила которой писали не мы, а как минимум один из нас даже, собственно, не подписывался их соблюдать. Забылось сейчас всё, просто было вздрагивающее горло врага и его руки, ощетиненные железом, и ноги, пока ещё нас обоих державшие, и воздух, пока вливавшийся в лёгкие. Мы даже не способны были слышать вой трибун, и если б нас окликнул распорядитель игр (а он не особо-то часто обнаруживал своё существование) – мы вряд ли восприняли бы.
Пару раз я перехватывал его за руку и швырял через себя, один раз успел полоснуть «когтем» снизу и вдогонку, но попал по кольчуге. Пару раз противник мой цеплял меня мечом, оба раза по доспеху. Очень крепко, но и боль тоже удастся ощутить лишь потом, после боя. Как пьяный, я не ощущал боли, я был пьян схваткой.
И когда удар «когтем» всё же прошёл, а следом за ощетиненной металлом рукой рванул поток упругих плотных тёмных капель, я даже сперва не осознал, что происходит. Развернувшись по инерции, приготовился перехватывать очередной удар, но его не последовало. Он последовал по ногам, неловко, агонически: отскочить нетрудно. Парень, зажимавший рану, повалился в пыль на колени – правая рука его не слушалась. Я поднял глаза к императорской ложе – его величество смотрел в сторону, а кресло, в котором раньше, вроде как, раньше сидела его наложница, оставалось пустым.