– Беру.
Мы немного размялись с тренировочным оружием, аккуратно взялись врукопашную.
– Если, по-твоему, можно не любить гладиаторские бои, – пропыхтел мой напарник, – то как же ты вообще собираешься дальше сражаться, с такими-то мыслями? Рисковать жизнью, считая, что кому-то это нафиг не интересно?
– Если ткач знает, что не все носят шелка, бросит ли он ткать шёлковые ткани?
– А ну молчать! – рявкнул нам Хунайд. – Если продолжишь в прежней манере, Серт, следующий бой станет для тебя последним!
– Оптимист…
– Это называется реалист!
– Не дождётесь!
– А покажи!
– На «слабо» берёшь? – Я выпрямился, затягивая на запястье ремешки «когтей». – Изволь.
– Так-так, наглец-хитрец! Я из тебя повытрясу эту дурь на радость всем, – алчно провозгласил помощник мастера, вытаскивая из ножен меч.
Действительно, террасы по стенам тренировочных залов вмиг обросли публикой.
Глава 5. Игра в свободу (2)
Он взял меч наизготовку. Я ловил его взгляд – спокойный и даже рассеянный. Можно предположить, что Хунайд как боец стоит на голову выше меня и непринуждённо составит конкуренцию той же Оэфии Паль. Правда, в отличие от неё, над которой я сумел одержать верх, он в курсе всех неожиданностей, которые я могу предложить его вниманию, и не склонен меня жалеть.
Кручёную сложную в своей траектории атаку мечом я не пропустил лишь потому, что именно этот приём только накануне осваивал с Аршумом. Поймал клинок в «когти», дал соскользнуть вниз и в порыве раздражения и смелости адекватно ответил, прицелившись строго в пах.
Меня словно стальным ветром сковало и толкнуло, развернув в броске, который я сумел перевести в прыжок.
– Проводи такое лишь с противником, в слабости которого уверен, – едва слышно подсказал мне Хунайд.
Он уже не выглядел разозлённым – скорее оживлённым, азартным.
В дальнейшем поединок наш напоминал обмен самыми заковыристыми ударами, ни одного простого выпада – обязательно тонкий выпендрёж. Я как-то сразу поддался инерции событий, хотя подобное поведение для бойца было в корне ошибочным, чужим правилам нельзя подчиняться, следовало навязывать свои. Но, как бы там ни было, я не пытался показывать простые и очевидные приёмы – всерьёз опасался, что за них меня «обласкают» столь же банальным и унизительным, вроде пинка под зад.
С полчаса мы с Хунайдом выкобенивались кто во что горазд, и если положение и умение давали ему значительное преимущество, он, как правило, малозаметно и совсем слегка уступал мне. Собственно, в иной ситуации поединок закончился бы очень быстро. Правда, я не сразу осознал его тактику и сперва тешил себя уверенностью, что мне просто раз за разом везёт.
Но очень скоро даже моего оптимизма оказалось недостаточно – я сообразил, что к чему, и немного успокоился. Хорошо уже то, что у Хунайда не настолько отвратительное настроение, чтоб он начал в буквальном смысле избавляться от своих подопечных.
Только вот сдаваться преждевременно – если помощник мастера сочтёт, что я «окончательно обнаглел», может и прикончить, вполне. Местные нравы принимают это как норму, особенно если речь идёт о чужаке вроде меня.
А потом помощник мастера торопливо и уже без церемоний отшвырнул меня к стенке (я аккуратно приземлился и вскочил, готовясь отвечать ударом на удар), повернулся ко входу в тренировочный зал. Там стоял мужчина, который сперва показался мне лишь смутно знакомым. Но «смутно» мигом переросло в «отчётливо». Да уж, не узнать это малоподвижное лицо и сильный взгляд было трудно. С другой стороны – что здесь может делать император? Он раньше ни разу не появлялся в тренировочных залах. Однако гладиаторы из местных уроженцев поспешили склониться перед ним, так же как Хунайд и его помощники.
Помедлив, я поклонился тоже. Не стоило выделяться из общей массы.
Правитель сюда, само собой, вошёл не один, а в сопровождении целого облака мужчин и женщин, разодетых с пышностью декоративных птиц. Но воспринимались они именно как облако – неощутимое, чересчур податливое, чтоб обращать на него сугубое внимание. Не император терялся на этом фоне – а они пропадали из виду рядом с императором. И в этом вряд ли можно было прочесть только его силу как человека и как правителя, но и их способность быть только тенью от подобострастия.