Снаружи манил город.
Ночь манила.
Нож манил.
Но здесь, в баре, с включенным телевизором и звуками голосов вокруг, мир казался безопасным, уютным и тёплым, и она внимательно слушала всё, что он говорил. Не только шутки. Шутки были само собой разумеющимся. Если ты хотела узнать о нём, то должна была слушать его шутки. Шутки были своего рода системой защиты, поняла она, его способом держать себя на расстоянии от всех. Но среди непрекращающихся шуток были и проблески застенчивого и немного ранимого человека, жаждущего контакта пока не сработает очередная шутка.
Первые двадцать долларов он израсходовал пять минут назад и теперь работал над вторыми двадцатью, которые, по его словам, должны были довести их до сорока минут первого ночи.
«А потом посмотрим», - сказал он. «Может, мы ещё поговорим, а может, выйдем на улицу - всё зависит от того, как мы себя чувствуем, верно? Послушай, Линда, мне это очень нравится, а тебе?»
«Да», - ответила она и догадалась, что имела в виду именно это.
Но он же убийца, напомнила она себе.
А может, и нет.
Она надеялась, что это не так.
«Если сложить эти двадцатки», - сказал он, - «по доллару в минуту, то получится треть того, что получает мой отец в Лос-Анджелесе: он получает сто пятьдесят баксов за пятидесятиминутный сеанс, что совсем неплохо, а? За то, что ты слушаешь, как люди рассказывают тебе, что по ним ползают клопы? Не расчёсывайте их на мне, верно? Ну, думаю, ты и сама знаешь, я уже рассказывал.»
Он не рассказывал об этом. Но внезапно, когда он извинился за то, что по ошибке счёл повторением, она почувствовала странную близость с ним. Как замужняя женщина, слушающая одни и те же анекдоты, которые её муж рассказывает снова и снова, но каждый раз наслаждающаяся ими так, словно он рассказывал их впервые. Она знала анекдот про «не расчёсывай их на мне». Но ей хотелось, чтобы он всё равно рассказал его.
И подумал, не тянет ли она время.
Интересно, не оттягивает ли она тот момент, когда нож выскочит из кармана?
«Мой отец был очень строг», - говорит он. «Если у тебя есть выбор, не воспитывайся у психиатра. Как поживает твой отец? Он строг с тобой?»
«Я никогда не знала его по-настоящему», - сказала она.
Её отец. Полицейский. В полиции его называли Папаша Бёрк. Его застрелили, когда она была ещё маленькой девочкой.
В следующее мгновение она едва не сказала ему, что именно дядя, а не отец, оказал самое значительное влияние на её жизнь. Дядя Мэтт. Тоже полицейский. Его любимый тост звучал так: «За золотые дни и пурпурные ночи.» Это выражение он постоянно слышал в радиопередачах. Недавно Эйлин услышала, как новая девушка Хэла Уиллиса использует то же выражение. Мир тесен. Ещё меньше становится мир, когда твой любимый дядя сидит не на службе в своём любимом баре и произносит свой любимый тост, а тут входит парень с обрезом дробовика. Дядя Мэтт выхватил свой служебный револьвер, и парень застрелил его. Она чуть было не сказала Бобби, что стала полицейским из-за дяди Мэтта. В тот момент она почти забыла, что сама является полицейским, работающим под прикрытием, чтобы заманить убийцу в ловушку. В голове мелькнуло слово «ловушка». А если он не убийца? - задалась она вопросом. Предположим, я его задушу, а окажется, что это не он.
И снова поняла, что её разум играет с ней.
Я вырос в мире «не делай этого, не делай того», - сказал Бобби. «Можно подумать, что психиатр знает лучше, но, думаю, это был случай детей сапожника. Поговорим о подавлении. Только моя мать помогла мне наконец вырваться. Я говорю, что это похоже на тюрьму, не так ли? Так оно и было. Помнишь анекдот о даме, гуляющей по пляжу в Майами?»