Слуга бредил грядущими военными победами, цирюльник, пока брил Руди, мечтал о том, как научит своих сыновей своему ремеслу, и одновременно жаловался на то, какими они растут остолопами. У них было будущее, которого они боялись и ждали. Сам же Руди застрял в прошлом и больше всего хотел повернуть время вспять, всего-то на пару месяцев – и все пошло бы иначе. Жаль, что Господь не идет на такие сделки.
После бритья доктор осмотрел его и с неохотой разрешил спускаться вниз и даже совершать небольшие прогулки, но обязательно под присмотром. Впрочем, он категорически не желал слышать о встречах с друзьями и об их визитах. «Это только взволнует вас, - пояснил он, - и лихорадка может опять охватить ваш мозг, что, несомненно, приведет к ужасным, если не сказать хуже, к трагическим последствиям». Увидев, что Руди хмурится, он предложил ему заняться разбором писем, которые скопились за время его болезни, и Руди саркастически хмыкнул, но, тем не менее, от предложения не отказался.
Письма мало его волновали, но все же они отвлекали его от мыслей о том, что делать дальше. Он лениво перебирал стопку, разделяя их на три неравные кучки: в самой большой лежали неважные и не требующие ответа, в той, что была поменьше, - те, что могли подождать, и, наконец, в самой худой – послания, которые надо было просмотреть немедленно. Чем ближе Руди подходил к концу разбора, тем отчетливей ему чудился знакомый запах духов, словно Анна невидимкой появилась его в комнате, и он даже поднял голову с безумной надеждой, ожидая увидеть ее. Однако свечи горели так же ровно, как и раньше, и в комнате не было никого, кроме него самого и паука, которого не смахнули ленивые слуги.
И все же предчувствие не обмануло Руди. Анна была здесь. Когда он почти разобрал письма, почти в самом низу оказалось еще одно, сложенное дважды. Оно пахло ее духами, и этот милый почерк на конверте… От одного его вида у Руди защемило сердце, и он малодушно спрятал его в шкатулку, не в силах выдержать груза собственной вины.
Руди развернул его лишь через несколько дней, когда зашел в трактир, чтобы скрыться от назойливой опеки доктора и друзей, которые слишком сильно желали его утешить и выходить от болезни. В трактире, среди незнакомцев и слуг, среди стеклодувов, которые отмечали день своего святого покровителя, среди запахов пряных колбас и пива, ему стало лучше: никто, кажется, не желал заговорить с ним и никто не интересовался его делами.
«Прости меня».
Так начиналось письмо, и Руди пролил на бумагу несколько капель пива, потому что его рука вновь ослабла, и ему не хватило сил, чтобы удержать тяжелую кружку.
«Мне не следовало оставлять тебя так внезапно, не сказав ни слова и не попрощавшись, но, думаю, ты сможешь понять меня.
Долгие годы мой брат был моим единственным родным… Да, здесь я хочу написать человеком, как бы это смешно ни звучало. Пусть будет так! Кто вообще скажет, что делает людей людьми? Он воспитывал меня и говорил, что мне делать в трудные дни; он содержал и кормил меня до моего замужества, не ставя мне в упрек, что я трачу его деньги. Когда я увидела его мертвым, я не знала, что мне делать дальше и как мне теперь жить. Не знаю этого и сейчас.
Мне не хочется, чтобы ты думал, будто я желала зла всей семье моего дяди. Нет. Если бы все зависело только от меня, я бы давным-давно отступилась от планов разрушить его семью и жизнь. Но я не могла предать своего брата. Итак, это правда, что на мои деньги (деньги моего мужа) были наняты люди, которые сожгли его дом и убили его слуг, когда искали маленькую Матильду. Это правда, что мой брат похитил заблудившихся детей, чтобы подозрения упали на барона (скоро они вернутся домой; я дала распоряжение отпустить этих девочек, а в память того несчастного, чей труп нашли на месте похищения я заказала три обедни). Правда и то, что я подтолкнула к смерти его сына. Какое-то время назад мы были с ним связаны любовными узами, и я нарочно подстроила ему встречу с одним иезуитом, который живо интересуется ведьмовством. Тот рассказал ему о всех ужасах, что творили проклятые, и бедняга слегка помешался. После кончины матери он совсем не ладил со старым бароном фон Рингеном (тот ругал его за то, что он тратит слишком много денег в столице) и решил немедленно скакать к нему домой, чтобы высказать отцу все, что он думает о нем и о его наследстве. При мне (и из-за меня!) он выпил две бутылки вина, но, несмотря на то, что был сильно пьян, все же отправился в путь. Ничего удивительного, что его нашли со сломанной шеей в овраге.