Почти все свои деньги, полученные от охоты, он жертвовал церкви, будто это каким-то образом могло помочь ему очиститься. Монеты будто укоряли его, пахли пожаром и несчастьем, и потому Эрнст-Хайнрих, ведомый непонятным чувством, не осмеливался послать их отцу, чтобы поддержать его и сестер. Сам он часто жил при монастыре с благословения духовного наставника и потому не тратил денег ни на еду, ни на жилье.
Он совсем ушел в воспоминания и размышления об отце и о тех жалких крохах, которые ему удавалось раздобыть более привычным для обычного человека путем – например, деловыми письмами для купцов, которые были не сильны в грамматике и орфографии; когда дверь отворилась. Эрнст-Хайнрих поднял голову, но он не успел даже удивиться, когда увидел перед собой немолодую даму, хорошо одетую и искусно накрашенную. За ней маячили двое слуг в черном.
- Вы, должно быть, ошиблись, госпожа, - заметил он, приподнимаясь со стула. – Эта комната уже занята.
Госпожа посмотрела на него долгим и испытующим взглядом, от чего Эрнст-Хайнрих слегка обеспокоился.
- Ничуть, - звонким и молодым голосом ответила она, хмуря брови. – Мне нужны вы.
- Зачем?
- Вы, - она сделала паузу и, будто маленькая буря, ворвалась в комнату, опершись кулачками на стол, - это вы арестовали моего мужа! Я хочу… Нет, я требую, чтобы вы его немедленно отпустили! Я – баронесса Анна фон Ринген, и я не желаю, чтобы мой муж, как какой-нибудь вор - или еще того хуже, еретик! - сидел в подвале. К тому же, - угрожающе добавила она, - ваши стены и ваши замки его не удержат, и вам – вам! – придется несладко, когда об его аресте узнают там, - и худенькая женщина ткнула пальцем в потолок.
Эрнст-Хайнрих слегка опешил. Обычно никто не осмеливался говорить с ним таким тоном: люди либо лебезили, либо умоляли – но уж никак не требовали. Угрожали – такое бывало, но церковь далеко не всегда подчинялась светским законам, чтобы прислушиваться к угрозам мирян. Рассказывали, что один сиятельный владетель как-то осмелился выкрасть одного из приговоренных, и его слуги убили немало охотников и наемников церкви. Отлучили ли его от церкви, Эрнст-Хайнрих не знал, но он слышал, будто приговоренного каким-то образом заполучили обратно и заставили отречься от еретических воззрений. Во время этой процедуры несчастный помер, но помер он добрым христианином, что, в целом, для него оказалось наилучшим исходом.
- Существуют донесения, в которых фон Ринген обвиняется в нечестивых делах, - спокойно возразил он. – Мы должны тщательно все про…
- Донесения? – перебила его баронесса и помахала пальцем у него перед носом. Ее рыжие волосы выбились из уложеннной прически. – Вам не хватит утверждений от меня и сотни других людей, которые знают моего мужа с самой лучшей стороны? Он многим помогал, он воевал за императора, он вырастил двоих чудесных детей! Неужели вы можете хватать любого честного человека из-за клеветы каких-то мерзавцев?
- Вы и сотня других людей можете лгать.
- Как и те, кто пишут доносы!
- Да, но мы должны проверить, правду ли в них пишут. Таков закон. Если фон Ринген невиновен, то его отпустят.
- Барон фон Ринген, - поправила она запальчиво. – Я знаю ваши кровавые методы. Я не допущу, чтобы с головы моего мужа упал хоть волос, слышите, вы? Поверьте моему слову, вас заставят его отпустить, и вам еще придется извиниться за то, что вы сделали.
- Уж не собираетесь ли вы… - Эрнст-Хайнрих исподлобья взглянул на двух мрачных слуг, размышляя, есть ли смысл хватать шпагу или придется драться на кулаках.
- Нет, - отрезала баронесса. – В отличие от вас, я не вламываюсь в дома с вооруженными людьми и не избиваю хозяев до полусмерти! Я лишь даю вам шанс отпустить его самому, а не ждать, когда вас хорошенько потреплют, когда я расскажу о ваших проступках людям, имеющим власть над вами.
- Это ваше право, - сквозь зубы ответил Эрнст-Хайнрих. Он не привык спорить с женщинами. Обычно он просто отодвигал кликушествую или плачущую жену или же велел ей собирать вещи, которые могли пригодиться ее мужу, отцу или брату в застенках, и они замолкали. – Но от меня вы ничего не добьетесь.