«Кто мог это сделать?» – раз за разом возвращалась она к одной и той же мысли, и вновь ей мерещились крестьяне с факелами и тот человека, что командовал ими. Матильду начинало трясти, когда она вспоминала последний разговор с дедом, и только присутствие девчонки сдерживало ее от того, чтобы не лечь и не заплакать.
- Я хочу есть, - деликатно сказала та, после того, как Матильда в тридцатый раз обошла сгоревший дом. Она нашла клочок льняной ткани, половинку медной монеты и следы подкованных сапог, которые, впрочем, могли принадлежать слугам и деду. Дым перебивал запахи, и Матильда не могла сказать, кто именно ходил вокруг дома. Она кляла себя за то, что убежала вчера, и говорила себе, что если дедушка жив, то она никогда-никогда не покинет его.
От сгоревшего курятника и каретного сарая гнусно пахло горелыми перьями и соломой. Здесь жар был меньше, и Матильда поворошила в углях веткой, вызвав целый сноп искр и белой золы.
- Я тоже хочу есть, - сказала она, не оборачиваясь. – Но у меня больше нет никакой еды.
- Там нет никого дорогого тебе, - уверенно сказала Лене. Она сама не знала, отчего так говорит. Это место было полно теней, как будто люди оставляли в воздухе нерастаявший образ, и она сбивалась с толку, когда их становилось слишком много.
- Да? – ухмыльнулась Матильда. Она повернулась к девчонке – оборванная, грязная, в разорванных штанах, с ободранными коленями: не баронесса, а бродяжка. – Откуда тебе знать?
- Я просто знаю.
- Мой дед мог спастись, - после некоторого раздумья заметила Матильда. – Он не из тех, кто даст себя в обиду. Он говорил, что у нас есть родня… Где-то. Если я не найду его, то могу справиться о них в городе. Да и он, наверное, пошел туда. Не мог не пойти.
- Я могу найти бабку… - заикнулась Лене, но Матильда махнула на нее рукой.
- Как ты думаешь, сюда придет кто-нибудь? – спросила она неуверенно.
Лене пожала плечами.
- Ты права… Кому нужно свежее пепелище? Они придут, когда можно копать угли и искать сохранившиеся вещи. Дед рассказывал мне, что на войне, когда жгли деревни, так часто делали.
- Бабка тоже говорила о войне, - эхом отозвалась она.
- Подумаешь. Что о ней может знать крестьянка? Вот мой дед – он настоящий герой. Он ходил в атаку и вел за собой войска, его контузило от пушечного выстрела, и он наводил ужас на врагов меткой стрельбой из мушкета!
- У нас тоже остался дедушкин мушкет, - но Матильда не слышала ее. Она ковыряла пальцами землю с пожухлой травой.
- Нам нужно вернуться в деревню, - заявила она наконец. – Там я потребую, чтобы нас накормили, дали мне лошадь и проводили до города. В конце концов, я знатнее всех в этих краях, и это моя земля, и крестьяне мои! То есть, дедушкины.
- Я не могу… Я обещала, - промямлила Лене.
- Ты тоже моя собственность, - припечатала Матильда, гневно зыркнув на нее. – Я приказываю тебе сопровождать меня, куда бы мне не вздумалось пойти! Хотя ты можешь вернуться в свою волчью яму и помирать там с голода.
Обратный путь занял у них гораздо больше времени; усердная Лене нарвала на обочине травы, которую бабка готовила в голодный год с квашеными ягодами и остатками капусты. Ее можно есть сырой, говорила она своему спутнику, но Матиас брезгливо отказывался от угощения. Он позволил ей собрать для него пригоршню земляники и даже разрешил съесть несколько ягод, но взгляд у него оставался таким же тревожным и голодным. Они почти не разговаривали, и Лене еле волочила ноги, с ужасом представляя, как войдет в деревню, и ее заберет тот страшный человек, от которого ее прятала бабка. Где она была теперь? Лене попробовала вспомнить ее глаза, но вместо того вспомнила только последний подзатыльник и потерла шею под косами.
Матильда, казалось, не знала усталости. Она мечтала о хорошем куске мяса или птицы, но как только представляла его на вертеле, подрумянившегося снизу, ее тут же начинало тошнить – поскольку образ сменялся образом обгоревшего человека. «Это кто-то из слуг, - говорила она себе. – Это кто-то из слуг. Но если дедушку убили, то я отомщу за него».
Когда они подошли к деревне, уже смеркалось, тени удлинились, и в небе тоскливо кричали ласточки. Матильда сделала знак остановиться, и Лене опустилась на том же месте, где встала: ноги у нее гудели и казались тяжелыми, как два мешка с зерном.