- Вы не замерзнете? – спросил ее Руди. Фонарь качнулся, словно говорил «нет».
- Пойдемте, пока меня не хватились, - вместо ответа сказала Матильда, и яркий круг от фонаря запрыгал по песчаной дорожке, выхватывая из темноты ветви, камни и траву.
Она пошла быстро, не заботясь о том, что Руди не мог за ней поспеть. Он злился на своенравную девчонку, стараясь дышать ровно и глубоко, как много лет назад велел ему наставник, считавший, что с помощью правильного дыхания и божьей помощи можно исцелить любой недуг. Тот прилив сил, который он ощущал рядом с Анной, пропал, и теперь ему вновь казалось, будто его медленно пытают запахами, звуками и светом – настолько невыносимо начала болеть голова. Руди показалось, что к нему вновь вернулась лихорадка, но, когда он, стянув перчатку, прикоснулся ко лбу, то с удивлением обнаружил, что тот неприятно мокр и холоден.
Матильда шла уверенно, словно ходила по этой дороге сотню раз. На поворотах она притормаживала, дожидаясь его, и он чувствовал, что девчонка чем-то недовольна и растеряна, только никак не мог взять в толк, чего она от него хочет. Уже почти у самого дома она остановилась и опять поставила фонарь на землю.
- Дальше я не пойду, - заявила своенравная девчонка, обернувшись к нему. – А теперь послушайте меня, добрый господин, - она сделала паузу и в волнении стянула перчатку с руки. - Не приходите больше в дом моей опекунши, слышите?
- Почему? – спокойно спросил Руди, слегка смущенный ее словами.
- Потому что вы убийца! - потеряв самообладание, воскликнула Матильда. – И по закону чести я должна предупредить вас о том, что у вас есть враги в этом доме!
- Уж не вы ли? – Руди улыбнулся. Племянница Анны, кажется, воображала себя рыцарем без страха и упрека.
- Я вас ненавижу! – воскликнула Матильда. Она хотела произнести эти слова весомо и тихо, однако вложила в них слишком много пыла. - И я вас предупредила, - она развернулась, чтобы уйти, но Руди окликнул этого несносного ребенка, возомнившего себя вершителем судеб:
- Возьми фонарь! Как ты найдешь дорогу назад?
- Не надо делать вид, что вас это волнует, господин, - огрызнулась та из темноты. – Я хорошо чую запахи, пусть даже не зги не видно!
Руди поднял фонарь, когда понял, что его спутница исчезла. Он досадовал на себя: невелика честь поставить на место несмышленого ребенка, которому не хватает ни опыта, ни сил противостоять тому, кто сильнее его. Он решил, что отошлет фонарь в дом Анны завтра, но быстро выбросил такие презренные мысли из головы. Гораздо больше его занимал вопрос, какая колдовская сила заставила этого ребенка говорить такие ужасные слова человеку, которого она не знала: на одержимую Матильда похожа не была, и это настораживало его больше всего.
Глава шестнадцатая. Матильда. Прогулка в горы
После ночной прогулки Матильда долго не могла успокоиться: она предупредила этого человека так, как требовал кодекс чести, о котором много рассказывал дед, но тот, из-за кого она лишилась дома, только посмеялся над ней, будто ее слова не стоили и медной монетки.
Рядом с графиней волнение ее отпускало, но стоило той уйти, как неуверенность и одиночество вновь охватывали Матильду – два чувства, которые мало были ей знакомы в доме деда. Раньше она никогда не общалась со сверстниками одного с ней круга, а здесь ей то и дело приходилось принимать гостей и занимать их играми и развлечениями. Получалось плохо: она не знала, как себя вести с этими изнеженными и высокомерными господами, которые по ошибке оказались в детском теле, и потому то была слишком развязной, то замкнутой и мрачной. Матильда понятия не имела, о чем с ними говорить, и гости отвечали ей тем же. Кроме того, она постоянно выигрывала и в обруч, и в догонялки, и прочие детские забавы, после чего знатные девочки и мальчики объявили, что это игры для младенцев, и общались с ней только за детским столом или по просьбе взрослых. Матильда хотела бы завести подругу или друга, и ей время от времени мерещилась в чужих словах приязнь и ласка, однако, когда внучке барона фон Рингена казалось, что над ней насмехаются, то она немедленно краснела и вспыхивала, как сухая ветвь от огня. Матильда расстроилась, когда услышала, как одна дама после подобной бури назвала ее вполголоса l’énfant sauvage, диким ребенком, и только графиня утешила ее, сказав, что ее саму в детстве называли волчьим ребенком – Wolfsjunge, что означало примерно то же.
Учиться Матильде не нравилось; все три учителя, нанятые в этом городе, были противными, как масло из семян кастора, которым пичкал ее дед, если ему казалось, что у нее запор. При любой возможности Матильда убегала из классной комнаты, не желая читать скучные книги, учить чужие языки, сотню раз писать и переписывать поучительные фразы и танцевать дурацкие танцы, где она никак не могла запомнить последовательность движений. Учителя редко осмеливались жаловаться на нее, и она этим беспечно пользовалась, вступая с ними в споры о пользе наук и отстаивая тезис, что благородный человек проживет и без лишнего ученья.