- Мальчишки, - проворчал Арнульф, гремя ключами. – Будь это война, вас бы всех перетравили этим пивом или перерезали бы, пока вы им упивались.
Он пристально взглянул на Руди: «мол, я же говорил». Руди еле заметно кивнул в ответ: «хорошо, я все улажу».
Глава двадцать четвертая. Матильда. Приказ
После той ночи, когда Матильда узнала о себе правду, она не могла найти себе места: у нее все валилось из рук, и слуги жаловались, что она стала непоседливой и гневливой. Она больше не выходила к гостям, ссылаясь на недомогание, и упросила графиню фон Дитценроде освободить ее от латыни, французского, алгебры и ужасного правописания. Когда же мысли от безделья становились совсем тяжелыми и начинали ходить по второму кругу, то Матильда переодевалась в мальчишескую одежду, купленную у сына конюха, и бежала на задний двор, к конюшне. Здесь, вдохновившись рассказами учителя фехтования про знаменитых итальянских бойцов, которые могли сражаться без продыху в течении нескольких дней, не чувствуя усталости, Матильда бегала, распугивая забредших куриц, и лазила по деревьям, не обращая внимания на слуг, выделывала невообразимые прыжки из позиции en garde и фехтовала среди травы по пояс и в грязи по щиколотку. Ей становилось хорошо, когда она изматывала себя настолько, что едва удавалось дышать; думать о будущем было слишком страшно. Она чувствовала на себе взгляд графини, которая следила за ней пристально, но не пыталась утешать, и Матильда была ей за это благодарна.
Каждый вечер и каждое утро Матильда внимательно осматривала свои руки – не выросла ли на них шерсть, и любое пятнышко на светлых ногтях заставляло ее паниковать: она представляла, как ровные ногти твердеют, становятся желтыми, закручиваются, превращаясь в волчьи когти. Затем она вертелась перед зеркалом, скаля зубы и оттягивая верхнюю губу: ей казалось, что ее клыки подозрительно вытянулись, а сколотый зуб добавлял ее облику дикости. Одна из служанок, любившая байки про оживших мертвецов, про чертей и ведьм, как-то обронила, что оборотни не терпят серебра, и Матильда нарочно потребовала себе серебряные столовые приборы, всякий раз опасаясь о них обжечься.
И все-таки она не могла поверить, что не принадлежит к человеческому роду.
- Разве люди думают иначе, чем я? – спрашивала она время от времени у графини, когда они оставались наедине. – Разве они чувствуют иначе? Разве мне не так же больно, как все остальным, если я порежусь или обожгусь?
- Если бы мы знали, что и как чувствуют другие, - неизменно отвечала та, - в мире было бы гораздо меньше войн и споров.
Матильде хотелось расспросить ее о дедушке и о смерти своих родителей. Как они могли быть оборотнями, если она помнила теплый зал и мягкую подушку, на которую ее сажали, и вкусный воздушный крем, и шуршание платья матери, и ее смех, и ласку, и теплое прикосновение. «Неужели я все придумала? – спрашивала она себя, когда не могла заснуть, глядя на уходящую луну. – Где я родилась? В волчьем логове? Неужели дедушка держал меня взаперти, потому что боялся не за меня, а за других людей?» Иногда она начинала ненавидеть деда, но потом неизменно стыдилась своих чувств и с еще большим пылом доводила себя до изнеможения.
Радовало ее разве только то, что человек, которому она обещала мстить, почти не появлялся в их доме, словно чувствовал опасность. Однако Матильда не могла почувствовать к нему прежней ненависти – та будто увяла и осыпалась, как обгоревший лист, и совсем другие чувства пылали теперь у нее в груди. Она чуралась людей и стыдилась себя, но настоящей мукой были обеды и ужины, когда графиня снисходила до того, чтобы позволить Матильде есть с ней за одним столом.
- Ты стала похожа на чумазого мальчишку, - с неодобрением заметила графиня как-то раз во время ужина. – Это нехорошо, что теперь ты не желаешь носить платья.
Матильда насупилась, разрезая мясо.
- Зато вы стали еще красивей, - неуклюже сказала она, желая умаслить графиню, но та вздохнула и сплела пальцы над тарелкой.
- Ты не должна винить себя, - сказала графиня. – Нет твоей вины в том, что ты такая – какая есть.
Матильда сжалась, чувствуя в груди тяжелый, твердый комок.
- Но ты не должна и чересчур жалеть себя, - закончила та.
- Я не жалею, - воскликнула Матильда, покраснев от обиды. – Я… - она не нашлась, что сказать, и схватилась за бокал с разбавленным вином.