— От Бакуленка.
Аромат антоновки пошел кружить головы. Но не берут.
— Видал — помнит, — робко произнес, глотая слюну, старик сторож.
— А я не желаю! — вдруг заорал Сережка. — Пусть он подавится! Сами вот что жрут, а тут… Дед, забивай, назад отправим!
Черт бы подрал твою гордость, паршивец!
— Кончай, салага, — словно подслушал Литвинов. — Борька — от души…
Взял яблоко, отер мазутной ладонью, стал грызть. Следом потянулся сторож. Еще рука. Жуют, злые донельзя. Молчим, едим, огрызки — Кучуму.
— А ничего, — одобряет Ефим, принимаясь за следующее.
— Антоновка, — с полным ртом объясняет сторож.
А вообще-то оборотец! Пацаны ранеток не видят, а тут батька — за обе щеки… Промелькнула улыбка. Ну да, вон и Сергей, вздохнув, запускает лапу в ящик.
— Так что, присылать ужин?
Молчат, но настрой уже иной. Миновала гроза. Чувствую — присылать.
ЭПИЛОГ. 1966 ГОД
1
Намолот 1966 года был рекордным: наконец-то сбор целинного Казахстана превысил миллиард пудов, высокий урожай был получен у Оби, Иртыша, под Курганом. Благоприятное лето? Не только. Продлись на новых землях практика «урожая взаймы» — такому зерну не бывать. Это уже заработанный умом и мозолями, а не дарованный природой хлеб!
Выверена целинная агростратегия. Способы и орудия полеводства, механически перенесенные из европейских областей, уступают место приемам и машинам, созданным на Востоке и для Востока. Парк противоэрозийной техники уже позволяет обрабатывать десятки миллионов гектаров. Охрана целинного плодородия получила техническую базу.
Там, где урон от эрозии особенно силен, вводятся почвозащитные севообороты. Легкие почвы прикрыл травяной щит. На миллионах гектаров применяется полосное земледелие. Воздушные реки над целиной будут прозрачны, ветру больше не похищать плодородия у степи.
Нам дорого дался целинный опыт. Но к каждому новому урожаю великое поле идет все лучше подготовленным, все с меньшей зависимостью от стихии. Прочность целины — в новых типах орудий и в молодых лесополосах, в придорожных шеренгах элеваторов и кровеносных артериях трасс. Прочность целины в том, что выросла, выстояла и крепко держит штурвал когорта людей, закаленных, упрямых, знающих и любящих свое поле.
Целине не быть ни Саскачеваном, ни Кубанью, она останется великой пикой в междуречье Оби и Волги. Но это будет благодатная, плодоносная, согретая людскими руками земля, срединная в просторном государстве. Ныне и присно и во веки веков.
2
Сентябрь с его глубокими тенями и червонным золотом пшеничных буртов, с сиреневыми ромашками, зацветающими перед морозами, с блеском паутины. В такую пору поля и березы желты, а воздух чист и прохладен, вдохни поглубже — почуешь, как пахнет морозец. Голубой сентябрь урожайного года, когда работа будто захлестывает, но на самом деле в душе покой: есть хлеб, есть жизнь, крепка вера.
Студенты из строительного отряда заканчивали новую колхозную контору. Славные парни в форме, напоминающей юнгштурмовку, любители бород, гитар, не дураки заработать (какой-то и на спине рубахи вывел «MAKE MONEY»), они вкалывали здорово и крепко выручили нас.
Завернул к ним, с удовольствием оглядываю будущие кабинеты. Уже мебель стали завозить: рижский письменный стол сгрузили, у порога стоит.
Вижу — Татьяна из школы идет. Машу, чтоб заглянула: хочу посоветоваться.
— Вон, Танек, кабинет председателя…
— Боже, какие хоромы! Руководи — не хочу.
— Слушай, стены хочу желтеньким, а занавески зеленые, как считаешь?
— Яичница с луком, — морщится она, — Надо что-нибудь поинтересней.
— Например?
Перед строением останавливается «Запорожец» — Литвинов со чады, как только вместились все! Рядом с ним — беременная жена.
— Что, уже? — подбегает к ним Татьяна. — Всей гурьбой маму провожать?
— С этим лучше раньше, — усмехается Гошка.
— Соображайте двойню, чтоб не мелочиться, — напутствую их.
— Не волнуйся, и баба Нюра, и я — присмотрим, — обещает роженице Татьяна.
Уехали.
— Витя, у меня давно сидит идея: отдай ты этот храм под больницу, — небрежно говорит Таня. — Хорошо будет, честное слово.
Я пока без злости показываю на лоб — относительно ее «шариков», конечно. Не обращает внимания.
— И красить ясно чем. И бабы зимой не будут в машинах рожать.
— Идите вы в район с такими идеями. У них фонды на это.
— Это в тебе Он говорит.
— Это я тебе говорю! — отчеканиваю, пресекая разговор. — И кончай, пожалуйста, богадельню, сыт!
Она совладала с обидой.
— Не опускайся, милый, — просит она, и давние, полузабытые нотки звучат в голосе моей учителки. — Пожалей, не опускайся.
Черта с два, догонять не стану! Началась затяжная осада.
К счастью, Сергей Нинкин отвлекает меня. Остановил грузовик с зерном, кричит:
— Виктор Григорьевич, опять сильной не приняли!
— Такую пшеницу? Ну, жулье, ну, канальи, я вас к Щеглову потащу…
Решительно иду к «газику». Кричат вдогонку:
— Стол-то заносить, или как?
— Заносить и ставить в кабинете, — нарочно громко, чтоб и она услышала.
Асфальтовая лента среди хлебов. Гоню к элеватору, сейчас во мне злости на сорок тысяч братьев.
«Волга» на обочине, возле нее голосует шофер.
— Слышь, друг, свечи лишней нету? — спрашивает меня шофер. Ба, рядом-то с ним Сизов!
Водитель ловит удачу, мы с Вадимом сидим на обочине, у самого хлеба.
— Надо осмыслить, что привело к этому, — говорит он.
— Ты все там же?
— Да, в облсовпрофе. Козлом отпущения. Главное — осмыслить, — повторил он. Видно, глагол этот ему нравился, в нем что-то оправдывающее и поднимающее его. — Все хочу завернуть к тебе за материалом — эффект безотвальной системы. Диссертация к концу.
— Остепеняешься…
— Пора прояснить, стоила ли игра свеч, а то разговоры всякие. Да ты не дуйся. Самое важное — чтоб не повторилось.
— А оно и не повторится.
Уже снова остер, целенаправлен. Уже и опасность есть, какою пугает других, и противник, с каким будто воюет. Одарен, тренирован, что и говорить.
Тем временем шофер добыл свечу, завел.
— Не забывай, — жмет руку, дружески глядя в глаза.
— Я тебя никогда не забуду.
Тронули почти разом — в противоположные стороны.
Октябрь 1966 г.
РЖАНОЙ ХЛЕБ
СКОБЕЛЕВ
Дмитрий Степанович Скобелев — егерь. В его участок входят исток Волги и та череда Валдайских озер, что превращает болотный ручей в полноводную быструю речку. Он семнадцатого года рождения, ходьба по лесам и гребля держат его в великолепной спортивной форме. Длинен и легок, стрижка «под бокс» придает его голове юношеский вид. Отец трех дочерей; приемный сын уже служит во флоте. Дом Скобелева — в поселке Пено, на улице Рабочей, у самой воды. Познакомились мы лет пять назад.
Будучи в этих краях, я услыхал от районных газетчиков (тогда в Пено был райцентр), что лучше всех здешние поля знает один майор, бывший директор Пеновской МТС. Он оставил руководящую работу, заделался штатным охотником, выбил тут волков и рысей, но хозяйством интересуется, иногда заходит в райком отвести душу — поругаться. С ним побродить полезно, да только в день он отмахивает километров по пятьдесят, недаром прозвище ему — Лось…
Скобелев стал брать меня в свои обходы. Сначала чернотропом, потом по легкому снежку мы с двумя его лайками, старой Тайгой и глуповатым недорослем Кучумом, исходили пеновскую округу — мелкие, в ядрах валунов поля, невыкошенные лесные поляны с сухой медуницей и первой порослью олешника, устланные салатовым «сочным» мхом ельники, деревеньки, где все молодое-крепкое «изнетилось».