Галя заключила: «За муку у них голова не болит».
Не болеть голова может от неведения — этот случай интереса не представляет. Я намеренно отправился к специалисту, чья квалифицированность сомнений не вызывала. Главный агроном колхоза «Коммунар» Григорий Иванович Марусич в контактах с опытной станцией, авторитетен, урожаи растут, семена из артели продаются соседям. Как тут с силой пшениц?
Григорий Иванович не сразу понял, о чем это я. Поняв, припомнил кое-какие цифры, стал неохотно говорить. Пораженность клопом — 14, в двадцать восемь раз выше допускаемого стандартом. Колхозу с вредителем не справиться, летчики и химики борются, да эффект плевый. Азотные удобрения уходят под свеклу, пшенице остаются крохи, так что и требовать от нее клейковины грешно…
У меня не исчезало ощущение, что толкуем мы про шерстистость-прыгучесть искандеровского козлотура, я вроде бы хочу навязать колхозу «интересное начинание», а сдержанный агроном старается тактично внушить очередному представителю, что козлотур в данном хозяйстве по ряду причин пойти не может. То есть пойти-то он и мог бы, но только если хлопоты по его содержанию примет на себя некто посторонний, богатый, а само хозяйство в прыгучести проку не видит. Именно так: вал, сбор, намолот Григорий Иванович считал своим прямым делом, начинка же, клейковина эта самая, разумелась им как забота того, кто в ней заинтересован и, следовательно, должен «сничтожить» клопа и удобрить почву.
Напирать на то, что урожай он сдал, в известном смысле, полый, пшеница смахивает на кормовое зерно, а деньги взяты настоящие, что его вал крутится сам по себе, не поднимая производства белка, было бы пустой патетикой. Григорию Ивановичу достаточно было заметить, что на сильную ему плана-заказа вовсе не было, а за пораженную клопом элеватор платит полную цену по доброй воле, — и обвиняющий был бы повержен. Я понимал, однако, что эта, поседевшая на висках, толковая голова «не болит» по каким-то очень основательным причинам.
— А что вы хотели?
Это уже в Днепропетровске, один весьма ответственный агроспециалист. Я пришел к нему в конце дня, чтоб иметь запас времени для беседы. Ожидать можно было двух вариантов. Первый — укоризненное напоминание, что про вал забывать никак нельзя, народному хозяйству нужен реальный хлеб, а не абстрактный протеин, рост урожаев остается первейшей задачей, просто опасно удариться в одну крайность, это отвлекло бы и дезориентировало людей… Все это настолько бесспорно, что фраза «пшеницу растят ради белка» обретает какой-то нехороший смысл, произнесший ее поправляется, просит правильно его понять, и разговор незаметно сходит с существа, которое питательную часть зерна составляет. Второй мог начаться выражением досады, широкими шагами по кабинету: да, да, запустили, занехаяли, а ведь и после войны еще — помните? — золото, не пшеничка была! Паляница веселая, румяная, шапка набекрень, ты ее к столу жмешь, а она твою руку — до горы. Ведь драка была на мировых рынках за такую пшеничку! (Что после войны, вплоть до 1968 года, озимых пшениц-улучшителей «Экспорт-хлеб» за валюту не продавал, уточнять не надо, говорящий того не услышит.) Ну теперь-то взялись за ум, положение будет выправляться: народ подняли, заготовителей озадачили, хватит бока пролеживать, определили хозяйства, вот — записывайте…
— Нет, а вы что хотели? — неожиданно спросил меня вечерний собеседник.
Молча выбрал карандаш поострее — и вдруг обрушил такой Терек цифири, аргументов, сопоставлений, что я едва успевал его поглощать. Сила, клейковина, белок — кто про них думает? Райком спросит? Знамя дадут, в президиум выберут? Да у нас вывозка хлеба проходит в одну декаду, можно ли в таком штурме просто отобрать сильную, если у кого-то она и созрела? Лучший тот, кто в неделю, в пятидневку весь план до бубочки вывез, почет и уважение скоростнику! Это в уборку, а вообще первенство решает вал: кто больше с гектара взял, тот и передовик, гордость района. Агроном будет вам клейковину копить! Да если у него высшее образование, он пять дней в неделе тратит на коллективное руководство, два на поля, он черт знает где только не член и не участник, у него «газик», чтоб успевать, бедарку он забыл. Конечно, кто со средним образованием, тот полезней, его не вовлекают, но таких-то все меньше!
— «Тучные черноземы»… А как высмоктало из них за двадцать лет, забываете? Еще в пятидесятом году брали по девять центнеров, а последнее трехлетие — по двадцать три вкруговую, оно ж не из космоса берется! А возврат? Паров триста тысяч держали, а теперь к ста пятидесяти не выберемся, никак не прокашляемся после пропашной системы, не к ночи будь помянута, а удобрений под пшеницу — котовьи слезы… область стала эпицентром распространения клопа-черепашки. В шестьдесят седьмом году поражено пятнадцать зерен из сотни в шестидесяти процентах сбора, не отмывалась клейковина у сорока четырех тысяч тонн, в шестьдесят восьмом показатели поднялись до шестидесяти пяти процентов и шестидесяти шести тысяч тонн. Клоп — тварь, приспособленная к условиям, он на вале не отражается! Бронированный вредитель, и не так панцирем, как порядком закупок. Он на госбюджете, ваш клоп, он колхозного рубля не дырявит!
— Материальная заинтересованность? Ну нет, довольно, этим путем идти нельзя, — пресек он решительно. — Вы смотрите, что с подсолнухом наделал этот интерес. Уровень цен такой, что не штука получить пятьсот процентов рентабельности плюс еще пяток месячных окладов председателю и тому же агроному за превышение плана. И забыл бы Марусич про те «семечки» — жинка сто раз напомнит. Зарплата у руководителя в четыре, а то и в пять раз выше, чем у колхозника со специальностью, секретарь райкома получает намного меньше колхозного председателя! А подсолнух наползает на поля. Уже сеем на шестьдесят тысяч гектаров больше, чем позволяют нормы севооборотов, и все думки тут: ведь в доходах колхозов «семечки» занимают целых сорок процентов. Видите, что стимулы делают? Культура выходит из подчинения! Не-ет, путь один: за-ста-вить сдать сильную пшеницу. Не цацкаться, довести железный план, внушить «головой ответишь». Главных агрономов я б, не смейтесь, отдал в штатные заседатели, а на каждый севооборот — просто агронома с бедарочкой: поезжай и гляди, чтоб зерно было, не полова. Гайки подтянуть надо, люфт устранить, а то и с хлебом без хлеба насидишься!
Насчет мер и выводов с откровенным моим собеседником спорить я не стал. Тот же пример с подсолнечником мог служить для подтверждения мощи экономических стимулов, только в данном случае пережатых так, что прибыль уже не пропорциональна затратам. И тяга к чистому как стеклышко администрированию, и вера в то, что «заставить» может быть полезней, чем «сделать выгодным», — все, как говорится, имеет место, да и какое еще широкое. Но этот человек умел хотя бы дослушать, расстраивали его сами факты, а не разговор о них, начатый неким пришедшим, — плюс несомненный. Он сам, не по команде, а после анализа, искал выхода, пусть и на бедарочных, поросших быльем путях, да и его взгляд на роль рубля помогал размышлению. Кажется, мне повезло.
Однако предстояло подняться еще на одну вышку. В Киеве готовилось республиканское совещание по качеству пшеницы.
2
Разве не стоит памяти, что хлеб нашего Причерноморья ели Афины времен Демосфена? Великий оратор добивался у народного собрания венка правителю Боспорского царства Левкону: из Феодосийского порта шла большая часть ввозимого Аттикой зерна. Часть эта внушительная даже по сегодняшнему дню. Был год, когда экспорт превысил 85 тысяч тонн, а обычные поставки в первой половине IV века до новой эры составили 16–17 тысяч тонн. Обглоданные эрозией склоны Эллады уже не могли прокормить гениальный народ, и между Тавридой и Пиреем пролег первый в истории импортный хлебный путь. Ковыльные степи скифов, сарматов, синдов поразили греков плодородностью: Страбон уверяет, что в степном Крыму «поле, вспаханное первым попавшимся лемехом, приносит урожай в 30 мер». Не удивительно, что народность крымчан у эллинов звалась просто «георгами», «земледельцами», что на боспорских монетах был выбит колос, а Феодосию назвали именно так, Богоданной. Велик соблазн пофантазировать насчет древних элеваторов, портов, караванов, но и тут велит приземлиться точность данных. Известно многое — от числа судов, какое вмещали бухты Феодосии и Пантикапея (сто и тридцать), до многократной разницы в оплате за труд свободного и раба, ибо, согласно Гомеру, «раб нерадив».