«Можно сказать, что мир ахнул, восхищенный масштабами и сутью Плана», — пишет автор. Полно, таким ли уж дивом для «мира» были и масштабы, и суть? Известно, что служба охраны почв, созданная конгрессом США в 1935 году, в то время как раз подводила пятнадцатилетние итоги: было построено 393 тысячи прудов и водоемов, 811 тысяч миль террас, введены на 23 миллионах гектаров почвозащитные севообороты, выращены на 130 тысячах гектаров лесополосы. Специалисты службы во главе с американским «отцом охраны почв» Хью Беннетом консультировали почвенные мероприятия в Европе, Африке, Южной Америке, на Кубе, так что писать о новизне сути и, следовательно, о восхищении будет явной передержкой.
Но вот и валютное, так сказать, выражение объема вины: «Ведь План преобразования природы по лесным защитным полосам к итоговому 1965 году был выполнен едва ли на одну пятую. И не без основания многие считают теперь, что если бы все шло нормально, то, возможно, портам Одессы, Николаева, Херсона и Новороссийска никогда бы не пришлось разгружать заморский хлеб, а червонное золото, в котором веками концентрировался труд нашего народа, не лежало бы сейчас в американских сейфах…»
Тут главное прояснить — что понимать под категорией «нормально». Только ли лесопосадку или и изъятие продуктов у колхоза по символическим ценам, практически даром? Как не связывать то червонное золото с хронической недоплатой своим колхозникам, с размытым и трудно восстанавливаемым чувством хозяина в поле! Только ли гнездовые посадки дуба вводятся в норму или и массовые вырубки плодовых насаждений в хуторах, селах и станицах, вызванные налоговым обложением и вызвавшие печатные протесты (вспомним тогдашнюю статью М. А. Шолохова)? Как отрывать техническую задачу от экономических условий, в каких она должна была выполняться! Основной груз работы ложился на колхозы (площадь государственных лесополос была определена в 118 тысяч гектаров, внутрихозяйственных — в 5709 тысяч). И если уж «ахнули» где, то, несомненно, в разоренных войной, потерявших кормильцев селах Сталинградской и Ростовской, Днепропетровской и Курской областей. На посадки, верно, выходили целыми колхозами, сажали за год пятилетнюю норму, были и подлинные энтузиасты, беззаветные радетели — любовь к дереву, в конце концов, в крови.
Но если и урожай сего года не давал реального хлеба и денег, то как могла рассчитывать на подлинное старание полоса, создаваемая для роста будущих сборов? Даже на Кубани, где, по присказке, из оглобли вырастает тарантас, лесопосадки погибли на десятках тысяч гектаров. Замена дуба акацией, лохом и прочим, согласие на непродуваемую конструкцию с поглощением ею больших площадей — следствия бесхозяйственности колхозника, как и погубление посадок стерневыми палами, плугами и т. д.
Как бы ни был он хорош технически, именно экономической невыгодностью для главного исполнителя, колхозника, план был обречен на провал. Что не было «нормального» во взаимоотношениях колхозов с государством, лучше всего показали решения сентябрьского (1953 г.), а особенно мартовского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС, во много крат поднявшие закупочные цены на сельхозпродукты. Эквивалентный обмен, принцип рентабельности, положенный в основу работы, сочетание государственного планирования с хозяйственной самостоятельностью и инициативой «внизу» — вот нормали, на которых только и может прочно строиться всякое большое дело.
Если государственная часть плана (создание магистральных полос, гигантских водохранилищ и т. д.) могла быть и в основном была выполнена, а колхозная с толком, не для отчета, — не могла, то отсутствие стыковки должно было породить тяжелые явления — и породило их. Сам В. Чивилихин убедительно пишет, какую беду для земли принесли днепровские «моря». Подтачиваются и обрушиваются в воду миллионы тонн почвы, исчезают луга, леса, пашни. По словам автора, необходимость оградить от размыва Чернечью гору, на которой лежит Тарас Шевченко, заставила создать Каневскую мелиоративную станцию, святыня спасена. Можно добавить к этому, что курган славного казака Ивана Серко под Никополем подмыт Каховским морем, что в Цимлянском водохранилище на Дону ежегодно аккумулируется два миллиона тонн твердого вещества, оно, как и волжские моря, стало гигантским отстойником, что скопления ила ежегодно уменьшают вместимость водохранилищ на шесть-семь процентов, что под искусственными мелководьями пропадают сотни тысяч гектаров благодатных почв.
«За счет кого мы должны отнести эти безвозвратные потери прибрежных земель?» — спрашивает автор. Видимо, за счет «Плана», который не посчитался ни с людьми, каким жить на берегах этих «зацветающих», отравляющих воздух теплых мелководий, ни с выгодой государства, теряющего производительные площади. За счет того положения, при котором колхоз и совхоз не видят в каждом кубометре почвы невосполнимой ценности, не сражаются за него как с ливнями, уносящими чернозем по балкам на дно водохранилищ, так и с лихими проектировщиками.
Предлагая спустить Каховское море, В. Чивилихин приводит расчеты: знаменитые Конские плавни, если вернуть их под солнце, будут давать в год 10 миллионов пудов зерна, два с половиной миллиона тонн свеклы, много молока и мяса. Но как не учесть, что теперь на той плотине (энергетическое значение ее впрямь скромное) держится все рисосеяние Крыма, что под Каховкой близка к сдаче крупная оросительная система, Северо-Крымский канал даст воду Феодосии, Керчи, нужно спрашивать мнения у сотен тысяч людей! Поправить тяжкие просчеты плана, о которых невольно и так доказательно пишет В. Чивилихин, вовсе не просто.
Как тут не вспомнить предостережение В. В. Докучаева, человека вообще-то дерзостного размаха и планетарных предложений, чей план и был положен в основу программы 1948 года: «…пренебрегать теми предосторожностями, от соблюдения которых зависит успех всякого более или менее крупного начинания, забывать, что регулирование наших рек и ирригационные попытки уже не раз терпели в России неудачи… нельзя и опасно в интересах дела, в интересах государства».
«Нельзя и опасно…» Эти удерживающие категории пришли в книгу знаменитого ученого и (в самом лучшем смысле) мечтателя вовсе не случайно. Увязка мер государственных, действий «сверху» с осознанным и добровольным действием «внизу», проблема науки и земледельца, вообще значение человека, крестьянина в охране природных богатств были в пору рождения первого плана защиты наших степей предметами живого обсуждения. В этой дискуссии и выработались научные и нравственные принципы русской школы охраны плодородия.
Имена Докучаева, Костычева, Измаильского в годы программы преобразования природы были введены в широкий оборот, дело изображалось стандартно: передовые русские ученые указали пути преодоления засух, а косный бюрократический аппарат отсталой России тормозил все начинания. Упрощение здесь хотя бы в том, что и Докучаев и Костычев как раз сами принадлежали к высшему чиновничеству (первый возглавлял «Особую экспедицию но испытанию и учету различных приемов лесного и водного хозяйства в степях России», второй, хоть и сын крепостного, был директором департамента земледелия). Именно у нас впервые практическое руководство борьбой с засухой было передано крупнейшим ученым — шаг, какой через десятилетия повторит конгресс США, назначив главой службы охраны почв Хью Беннета.
Надо думать, правда и сложнее и горше.
После страшной беды 1891 года (голодали сорок две губернии с населением в 35 миллионов человек) царское правительство именно программу Докучаева, изложенную в книге «Наши степи прежде и теперь», избрало громоотводом от политических последствий. Борьба с оврагами, строительство водоемов, регулирование рек капитальными плотинами, поиски соотношения пашни, леса и вод, определение лучших приемов обработки — уже всеохватность этого плана была обещанием покончить с засухами раз и навсегда, а крупность и дороговизна работ должны были выпятить благодетельную роль государства. Несоответствие замаха и возможностей, целей и средств затушевывались, ибо подлинной целью призвавших Докучаева было успокоить общественное мнение.