— Ты попал, очевидно, в бюллетень, — закончил Орлов и похлопал Никифора по плечу, вкладывая в этот жест сочувствие и радость за товарища, которому счастливо удалось избежать неприятностей.
— Хорошо бы проверить эти слухи, — проговорил Никифор задумчиво, — У кого-нибудь из наших есть знакомые среди полицаев?
— Есть, — сказала Наташа. — У Анки Стрельцовой.
— Пусть узнает, что может. И вообще, информация из первых рук нам всегда нужна.
— Ладно. А как с ее утверждением?
— Сейчас и утвердим, — сказал Никифор с чуть заметной усмешкой. — Ведь комитет, кажется, в полном составе… Кто за прием Стрельцовой Анны в нашу организацию, прошу голосовать. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Стрельцова Анна принята в ДОП единогласно.
— А протокол?! — ужаснулась Наташа.
— Протокол оформим позже, поручаем это тебе.
Орлов рассмеялся:
— Ты формалистка, Наташа.
Наташа ничуть не обиделась, а совершенно серьезно, с покорным отчаянием, написанном на её похудевшем за сутки лице, сказала:
— Я об Анне забочусь. И Лиду Белову утвердить тоже нужно. Кстати, она просит личного свидания с руководителем организации, обещала что-то рассказать о своем бывшем муже. А мне теперь уж все равно…
— Опять двадцать пять, за рыбу гроши! — рассердился Орлов. — Скажи хоть ты ей, Митя. Я битый час толковал!.. Боится, и все тут.
— Я не за себя — за мать и братишку боюсь, — с тоской сказала Наташа.
Видел Никифор, что девушке кажется безвыходным её положение — Наташа и мысли не допускала, чтоб из-за нее страдали родные; она готова была пожертвовать собой, лишь бы не трогали брата и мать. И он затруднялся, с чего начать неприятный разговор.
Не так-то легко сказать: твои благородные стремления сейчас вредны и не нужны; ты, комсомолка да еще член комитета ДОПа, обязана общее дело ставить выше личного. Но как сказать это? Не покажется ли ей, девятнадцатилетней, это требование кощунственным и жестоким? Куда проще убедить человека, что он должен сражаться насмерть, чем доказать ему необходимость жертвовать ради того же великого и светлого дела благополучием своих близких. Все трое лежали на траве возле сеновала, где весь день провел Никифор. Со стороны двора их загораживала огромная куча хвороста, от огородов — стена высохших кукурузных будыльев. Лежали головами друг к другу.
Орлов по этому поводу пошутил:
— Заседание комитета на животах. Первый случай в истории всех комитетов.
Никифор поморщился: вот уж не время шутить, когда предстоял такой серьезный и тяжелый разговор.
— Слушай, Наташа, — заговорил он, доброжелательно глядя на девушку. — Вот ты вступила в нашу организацию… Мама твоя об этом знает?
— Нет. А что?
— Ты стала на опасный путь, — Никифор тряхнул головой, словно отстраняясь от ненужного вопроса. — Если поймают любого из нас, то немцы… — Никифор сделал вокруг шеи петлеобразный жест, — Понимаешь?
Наташа кивнула и опять не удержалась от вопроса:
— Ну и что?
— Если это случится с тобой, то каково будет матери? Ты думала?
— Думала.
— И все-таки вступила в ДОП?!
— Что ты говоришь, Митя! Я же комсомолка! — произнесла Наташа с таким прямодушным удивлением, будто её товарищ сморозил что-то несусветное.
— Вот-вот, — удовлетворенно проговорил Никифор. — Теперь давай о твоей матери. Что ей угрожает, если ты не поедешь в Германию? Ты полагаешь, её отправят вместо тебя?
— Так полицаи сказали.
— И ты им веришь?
Девушка пожала плечами:
— Веришь не веришь, а от полицаев всего можно ожидать.
— Я думаю, это просто угроза и больше ничего, — сказал Никифор. — Немцам нужна молодежь — здоровая, выносливая, дешевая рабочая сила. А с пожилыми им возиться невыгодно — толку от них меньше, а хлопот больше. Поэтому мобилизуют в Германию только молодых. Сама теперь посуди: есть расчет немцам вместо тебя брать твою маму? Нет такого расчета! Это полицейская провокация. Но угрозу они могут осуществить, хотя и иным образом. Арестуют на время, скажем, твою маму. Или оштрафуют. Но что бы они ни сделали, а матери это будет легче, чем проводить тебя в Германию.
— А если арестуют маму и будут держать её в подвале до тех пор, пока я не сдамся? — спросила Наташа.
— Возможно и так. Предугадать действия полицаев я не могу. Ты сама же сказала, что от них всего можно ожидать. Думаю, однако, это будет только в том случае, если и на сборный пункт не придешь ты одна, ну еще два-три человека. С единицами расправиться легко, а если не явится половина мобилизованных?.. С такой массой полицаи ничего не смогут сделать… Не посмеют, побоятся. Они и так за последнее время хвосты поджали.
— А если наша организация, — вставил Орлов, — развернет соответствующую работу.
— …То, — продолжал Никифор, — полицаи не досчитают очень многих из мобилизованных. Поэтому, мне кажется, надо срочно выпустить листовки, призывающие молодежь не являться на сборный пункт. А члену комитета Наташе Печуриной предлагаю подать личный пример — скрыться на время из дому. Голосуем сразу за два пункта. Кто за? Единогласно.
Светлыми, как два родничка, глазами смотрела Наташа на Никифора. В них светилась признательность, граничащая с восхищением. То, над чем она безуспешно ломала голову всю ночь, стало ясным и простым. Конечно же, она не имеет права бросать ДОП. Она должна остаться. А мама простит, если из-за дочери придется пострадать немного. В крайнем случае, если Наташа узнает, что маму бьют и мучают полицаи, то она придет к Раевскому и скажет: «Вот я, пейте мою кровь, а маму отпустите, она ни в чем не виновата».
Дома Наташа объявила матери, что ни в какую Германию она не поедет, останется, и все тут.
Анна Ивановна испуганно вскинулась. Простонала:
— Тебя ж арестуют, доню!..
— Ничего не арестуют, — заявила Наташа. — Я у Анки спрячусь.
Успокоилась Анна Ивановна как-то внезапно. Может быть, на нее подействовала уверенность Наташи, а может, и сама она пришла к этому решению. Так или иначе, она сняла со спинки стула недоштопанную дочернюю сорочку и спрятала её в рундук.
— Мама! — только и сказала Наташа, обхватив ее плечи и прижавшись к бесконечно родной, вскормившей её груди.
Гришутка, сидевший за столом в ожидании ужина, капризно застучал ногами, заныл:
— Они целоваться начнут, а мне с голоду помирай!
— Зараз подам, сыночек. Проголодался, бедный мой…
Украдкой смахивая непрошенную слезу. Анна Ивановна торопливо зашаркала к печи.
Поужинав Наташа едва добралась до постели, как моментально погрузилась в сон.
В последующие дни комитет развил лихорадочную деятельность.
События заставляли торопиться, события подталкивали.
Возле взорванных грузовиков немцы поставили виселицу и повесили пятерых четырех мужчин и одну женщину. Прикрепленный к столбу фанерный щит черными расплывшимися буквами крича.):
Здесь казнены партизаны, которые взорвали эти машины.
Так будет со всяким, кто поднимет руку на немецкое достояние!
Ниже другой фанерный щит предупреждал:
Снятие и похороны казненных преступников запрещены!
За нарушение — расстрел!
Среди повешенных знаменцы узнали Ксану Приходько, Вареникова Ивана и Воскобойникова Фому Гордеевича. Дивились люди: как это смирный, боявшийся даже курицу зарубить, Иван Вареников пошел на такое дело?! Про Воскобойникова говорили: «Тот может». А насчет Ксаны Приходько опять только разводили руками. Верили и не верили в вину повешенных, как верили и не верили рассказам о страшной жеребьевке в сельуправе — чересчур много было в этом до неправдоподобия жуткого. И мало кто знал, что Карпо Чуриков давно лелеял мечту прирезать часть соседского сада к своему, а соседкой-то и была Ксапа Приходько. Никто не догадывался, что Вареникова такая кара постигла за то, что на свадьбе у Башмака он не дал хозяину четвертную не из-за принципа, а просто не было ни гроша.