Мужчине, сидевшему за столом, на вид под пятьдесят. Кряжист, слегка толстоват, краснолиц — такими в этом возрасте становятся люди, по роду занятий связанные с продолжительным пребыванием на свежем воздухе.
Все это Никифор успел отметить, пока незнакомец вставал из-за стола, чтобы поздороваться.
— Панас, — протягивая руку, сказал он певучим украинским говорком. — Тебе, я чув, Митрием кличуть? То добре, шо ты Митрий. Митрий да Панас — ось увесь сказ! Сидай, друже, чаевать будемо. — Спасибо. Не хочется, — вежливо отказался Никифор и вопросительно взглянул на Дарью Даниловну: кто, мол, этот человек?
— Ты мене не морочь, — весело сказал Панас. — Я другий раз до чая сажусь. Ты ж кохався с дивчатами, то не може буты, щоб не проголодався. Сам був юнаком. Як до хаты прибьюсь, першим дилом борща миску, молока кварту…
Никифор уселся за стол. По правде сказать, он был не прочь поужинать, а отказывался потому, что не хотел мозолить глаза чужому человеку. Но если уж так вышло, то… Он придвинул к себе горшок с варениками, тарелку с медом и принялся уписывать за обе щеки.
— Так я во дворе пока посижу? — с уважительными нотками в голосе спросила Дарья Даниловна.
— Добре, Дарьюшка! — отозвался мужчина. — Мы с твоим племянничком трошки побалакаем…
Прежде чем выйти, Дарья Даниловна сказала Никифору, указывая на гостя:
— То наш человек, Митя. Верь ему.
Недоумение Никифора перешло всякие границы. Почему Дарья Даниловна оставляет их наедине? О чем дядько Панас хочет с ним говорить? И кто он такой, в конце концов?
Дарья Даниловна ушла. Усатый гость плотнее приткнул на окне светомаскировку, из-под густых лохматых: бровей взглянул на Никифора. Это был пытливый, взвешивающий взгляд пожилого, умного и очень усталого человека.
— Почнем? Чи ще почекаем? — чуточку насмешливо спросил Панас, и глаза у него утратили сосредоточенно-изучающую напряженность. Заметив, что его собеседник плохо понимает по-украински, он перешел на русский язык с ярко выраженным украинским произношением: — Я из Никопольского подпольного комитета ВКП(б)… Сидай, сидай, — замахал он руками, потому что Никифор вскочил, уронив табуретку.
— Мы сами думали связаться с вами, — сказал Никифор, когда прошли первые минуты замешательства и он вновь угнездился на табуретке. — Только не знали, как это сделать…
— Откуда ж вы знали о нас? — заинтересовался Панас.
— Как откуда? — искренне удивился Никифор. — Это ж все знают! Эшелоны под откос летят, баржи с хлебом тонут — слепому видно, чьих рук это дело!
Дядько Панас слушал и с улыбкой, прятавшейся в вислые, запорожские усы, кивал головой. Прищурившись, спросил:
— Много людей в вашем ДОПе?
Никифор искоса взглянул на гостя, замялся: на этот вопрос было страшно отвечать, он просто не мог говорить первому встречному, и почему он должен верить, что сидевший перед ним человек действительно представитель партийного комитета.
— Видите ли, — сказал он, и в голосе Никифора уже не чувствовалось прежней доверчивой радости. — Пусть меня вызовут на комитет, там я и скажу.
Дядько Панас не проявил недовольства. Он по-прежнему улыбался, покручивая кончики усов и благожелательно поглядывал на Никифора.
— Це добре! Дуже добре та гарно! — приговаривал он. — И бойовий ты юнак, як я бачу!..
Никифор пожал плечами: какой есть, такой есть! Не о нем сейчас речь.
— Ладно, — посерьезнел дядько Панас, — хучь обижайся, хучь нет: то я тебе маленькую проверку устроил — на болтливость или на осторожность, как тебе будет угодно. Осторожность в нашем деле прежде всего нужна.
Не обращая внимания на краску, выступившую на лице Никифора, он продолжал деловым тоном;
— Точнее количество членов вашей организации мне незачем знать. А приблизительно я знаю. От Дарьи Даниловны знаю. Ты не насупляйся, — доброжелательно проговорил он, заметив недовольство Никифора. — Она имеет основания мне доверять, поэтому и рассказала. И как ты появился здесь, рассказала. Мы с Дарьей Даниловной не первый год знакомы. Я в райкоме работал, а она передовой лайковой была.
— А как ваша фамилия? — спросил Никифор.
— Який швыдкий! — удивился гость. — Я тоби казав: кличь дядьком Панасом, и вся тут фамилия.
На этот раз пришла очередь развеселиться Никифору: отказ, который он получил, развеял у него остатки недоверия.
Между тем Панас, как истый украинец, в моменты наибольшего напряжения невольно переходивший на родной язык, продолжал:
— Щоб тоби ясно було, як сюды попав, то скажу: попав случайно. До Дарьи Даниловны правився, як до старой знакомой, надию мав, що она поможе розшукать людей, яки автомашины взорвалы та листовки распространяют. Ан попав в самую точку. Чулы мы про вас у Никополя, чулы, — говорил он с видимым удовольствием. — Молодцы! То дуже гарно, що вы почалы битву с немчурой та ихними прихвостнями, хай воны подохнуть! Мы там диву давались: знаемо, що в сели ни одного коммуниста не зусталось, а организация е!..
Разгладив усы, Панас продолжал дальше:
— У меня поручение до вашей организации: нам треба вашей допомоги в одном дили. А дило ось яке. Колы наши отступалы, то на птицеферми колгоспу «Вторая пятилетка» заховалы в землю оружие. Шо за оружие, скильки и де воно заховано — того зараз нихто не знае. Але точно: заховано в бочках. Так мени партийный горком поручив разузнаты: що за организация в Знаменке и, якщо можно, привлечь её к розыску оружия.
— Мы это сделаем, товарищ Панас! — горячо откликнулся Никифор.
— То не так легко, — охладил его гость. — Надо робить тайно, щоб нихто не бачив.
— Мы все там перекопаем, а оружие найдем, — решительно заявил Никифор.
— Вот и неправильно, — спокойно сказал Панас. — Як вы начнете копать, то на следующий же день следы ваши обнаружат, полицаи установят наблюдение и — прощай оружие!
— А как же иначе, если не копать? — озадаченно пробормотал Никифор.
— Я вам ось шо предлагаю, — сказал Панас. — Поделайте железные щупы, тонкие, острые, и проверьте каждый квадратный метр в помещениях птицефермы и вокруг. А когда найдете, то не сразу откапывайте, а пошлите своего хлопца в Никополь по такому адресу, запоминай: Извилистая, 28, Ксана Петровна Довженко. Пароль: «Мне сказали, у вас сдается квартира?» Отзыв: «Сдается, но только для бездетных». Нет, нет, — погрозил пальцем Панас, видя, что Никифор вытащил блокнот. — Никаких записей! Запомни наизусь.
Никифор трижды повторил, чтобы запомнить адрес и пароль с отзывом.
— Такой же пароль и отзыв, если до вас, сюда вот, придет наш человек.
Никифор понимающе кивнул.
— Теперь ось яке дило, — сказал Панас. — Дарья Даниловна посвятила меня в ваши успехи, и скажу я тебе, Митя, що не все нравится мне. Хлеб утопили — молодцы! Машины взорвали — молодцы! А насчет паники, которую зробылы в годовщину оккупации, то я не скажу, щоб гарно було. Давай рассудим с тобой толком: та паника на базарной площади, кому вона нужна, яка от ней польза? Молчишь? Ну то-то! Я вот, грешным дилом, так думаю: польза була б, якбы народ послухаа того гебитса, як вин бреше. Каждый поняв бы, шо вин бреше! А нам того и треба, щоб народ разглядел, де правда, а де брехня. А ще тоби скажу, не наш то метод сеять панику и слухи. Коммунисты всегда боролись за правду и говорили народу правду. И впредь будем тики так! То тебе крепко надо запомнить. Ты же комсомолец?
— Да, — ответил Никифор.
— А в организации вашей много комсомольцев? Не о количестве пытаю, хай то буде военна тайна, а о процентном соотношении, понимаешь?
— Большинство, — сказал Никифор.
Панас довольно улыбнулся и произнес свое любимое:
— То дуже добре.
Отхлебнув глоток из чашки, он продолжал:
— Листовки распространяете — опять скажу: молодцы! Только для каких надобностей у старосты на квартире листовку прилепили? Геройства ради? Пустое то геройство…