Ночь прикрыла звёздным шатром истерзанную землю. Михаил крутился по полю, ища хотя бы один единственный стог, но не было стогов в поле, некому было их ставить. И косить траву было некому, потому стояла она в рост…
Тогда рухнул он в желтеющую траву, закрыл глаза, и пришла к нему его любимая, его светловолосая Яна. И он ласкал её нетронутое никем тело. Тело, которое предназначалось только ему, только одному мужчине, которого она любила. Но вот кто-то сильный и холодный вырвал Яну из рук Михаила, и чёрные жёсткие руки, сорвав одежду, стали мять её нежную кожу и терзать её девичье тело, и насиловать её грубо и жестоко. Яна кричала, звала его на помощь, а Михаил не мог сдвинуться с места, словно привязанный и обессиленный.
Он вскочил в холодном поту, выхватил саблю, но тихо было вокруг, лишь кузнечики стрекотали в траве, распевая свои ночные песни.
Утром, едва начало светать, Михаил разбудил Сашку:
— Вставай, я уезжаю.
Сашка вскочил, как подброшенный резвой лошадью:
— Куда? Я еду с тобой.
— Тебе нельзя, у тебя Леся, ты забыл.
— Я не забыл, но не могу отпустить тебя в таком состоянии.
— Я в нормальном состоянии.
Сашка посмотрел на Михаила, тот был спокоен, лишь тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь.
— Куда же ты едешь?
— В Крым, в Кафу, искать Яну.
Часть вторая
РАСПЛАТА
«Ничто не сходит с рук,
Ни самый малый крюк с дарованной дороги,
Ни бремя пустяков.
Ни дружба тех волков,
Которые — двуноги.
Ничто не сходит с рук,
Ни ложный жест, ни звук, ведь фальшь опасна эхом,
Ни жадность до деньги, ни хитрые шаги,
Чреватые успехом.
Ничто не сходит с рук,
Ни позабытый друг, с которым неудобно,
Ни кроха муравей подошвою твоей
Раздавленный беззлобно.
Таков проклятый круг,
Ничто не сходит с рук, а если даже сходит
Ничто не задарма и человек с ума,
Сам незаметно сходит».
Глава 1. Перейти Рубикон
— Царское величество тебя за твою службу и радение жалует и милостиво похваляет; ты бы и впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба твоя в забвении никогда не останется.
Московский посланник Неронов опрокинул чарку превосходного венгерского вина из подвалов гетмана, крякнул, вытер бороду и усы.
— Хан предлагал мне весной нонешней пойти вместе на Москву, да отговорил я его от этого намерения. А вот донцы не захотели мне помощь дать против поляков, а вместо того пошли морем на Крым. Как же мне поступить прикажешь, ведь я сейчас в союзе с ханом?
Хмельницкий уже изрядно выпил, и его понесло:
— Если его царское величество будет стоять за донцов, — горячился гетман, — то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.
Неронов, ничуть не смутившись такими речами, спокойно ответил:
— Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, а между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же, гетман, — с укоризной продолжал царский посланник, — таких речей не только говорить, но и мыслить о том негоже. Вспомни, царское величество с посланцами польскими по их присылке не соединился на казаков.
Зарвавшийся гетман притих, ссутулился, и Неронов, значительно посмотрев на него, напомнил:
— Вспомни, когда в смутное ваше время, в городах Украйны хлеб не родился, саранча поела, и соли за войною привоза не было, государь хлеб и соль в своих городах вам покупать позволил. Да и все Войско Запорожское пожаловал, с торговых людей ваших, которые приезжают в наши порубежные города с товарами, пошлин брать не велел: это великого государя к тебе и войску Запорожскому большая милость и без ратных людей!
Гетман опустил голову, сделал покаянный вид и повинился:
— Перед восточным государем и светилом русским, виноват я, холоп и слуга его, такое слово выговорил с сердца, потому что досадили мне донские казаки. Государева же милость, — Хмельницкий посмотрел в глаза Неронову, — ко мне и всему Запорожскому Войску большая — в хлебный недород нас с голоду не морил, велел нас в такое время прокормить, и многие православные души его царским жалованьем от смерти освободились. А донцам мы мстить не будем и с ханом крымским их помирим.
Прощаясь с Нероновым, Богдан оправдывался, что у него союз с ханом на то время, пока с Польшей не замирятся, и если ему не устоять перед ляхами, то он с Войском Запорожским на царскую милость надеется. Отступит от проклятых ляхов в его, царского величества, сторону, а в иные государства переходить мысли у него нет.