— А Василий, разве он тебе не помогает?
— Если б не Васька, совсем бы ничего не получалось. Спасибо Всевышнему, что выжил тогда малец, от казаков спрятался, вот и помощником хорошим оказался. Ну, как он? — Сашка кивнул на Михаила.
— Доктор сказал, что переломный момент прошёл, теперь дело должно на поправку пойти.
— Ну, слава Богу.
Сашка поправил изголовье Михаила, и вдруг тот открыл глаза. Некоторое время взгляд его бессмысленно блуждал по потолку, потом остановился на Сашке и прояснился. Кажется, Михаил узнал его.
— Это я, ты слышишь меня, дон Кихот? — Сашка нагнулся над Михаилом.
Подбежала Яна, отодвинула брата:
— Мишель! — Михаил моргнул глазами в знак того, что слышит, попробовал улыбнуться, но не смог, — Мишель, Мишель! — но веки Михаила уже закрылись.
— Доктор, доктор! — закричала Яна и заметалась по комнате, — беги за доктором, — приказала она брату.
Сашка выскочил из комнаты и через минуту вернулся с лекарем. Тот внимательно осмотрел неподвижно лежащего Михаила, пощупал пульс, положил руку на лоб, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Кажется, дождались.
Ранняя осень пришла в том году на плодородные пашни, словно поторапливая земледельцев. Обильными урожаями порадовала земля своих сеятелей. Амбары полнились золотистым зерном, гнулись ветки под тяжестью плодов, тучные пастбища принимали разросшиеся стада.
По утрам уже становилось прохладно, жёлтые листья яркими мазками застыли в зелёной листве, и птицы пролетали с севера в полуденные страны.
Возница, в который раз осматривал экипаж, всё ли в порядке, не забыл ли чего: ему предстоял долгий путь до Варшавы. На крыльцо вышел доктор в длинном пальто с саквояжем в руке. Его провожал Александр.
Накануне врач получил хорошее вознаграждение за свою работу и сейчас довольно жмурился, несмотря на хмурое утро и предстоящую трудную дорогу.
— Как вы думаете, пан доктор, скоро ли он сможет вставать?
Александр с надеждой ждал ответа.
— Я думаю, через две-три недели пан Михаил сможет сидеть, а там и ходить потихоньку. Пани Яна будет за ним ухаживать. Да и сам я приеду месяца через полтора для проверки. Доктор пожал руку Александру, поднялся в экипаж, но прежде чем дать команду кучеру, обернулся:
— А знаете, пан Александр, если бы не эта необыкновенная женщина, ваша сестра, ему бы не выжить. С такими ранениями не выживают, — и, уже обращаясь к вознице:
— Ну, с Богом. Трогай.
Глава 7. Ах, жёны, жёны…
— Олена, Олена, любая моя! — Богдан шептал прерывисто, а руки его жадно ласкали податливое и желанное тело, — Олена, нет прекраснее тебя… Я хочу тебя… Я возьму тебя.
— Нет, нет, пан Зиновий, не можно: жена ваша, пани Анна, болеет, а вы такое говорите.
Мотрона, которую сам Богдан прозвал Прекрасной Еленой, слегка отталкивала его, вяло сопротивляясь напору казака.
— Что мне Анна, я тебя хочу…
Ночь уже вступила в свои права, дети давно спали на детской половине просторного дома Хмельницких. Мотрона, служившая помощницей по дому у Анны Сомко, давно болевшей жены Богдана, только что отнесла кувшин с водой в комнату, где лежала больная. А у самой двери отведённых ей покоев молодицу поджидал хозяин. Мотрона давно замечала на себе жадные и недвусмысленные взгляды Богдана. Он при любом удобном случае показывал ей своё расположение. И не напрасно — необыкновенно красива была помощница. А жена не могла уже дать Хмельницкому то удовлетворение и ту ласку, которые он ожидал от женщины.
— Нет, нет, пан, не могу я, — Мотрона сдерживая себя, едва не кричала, отбиваясь от жадных рук хозяина. Несмотря на её протест, Богдан сгрёб девушку в охапку и втащил в комнату. После недолгой борьбы сорвал с неё одежду и, швырнув на кровать, жадно впился губами в молодое, давно влекущее его тело. Мотрона, обессилев, затихла и лишь застонала от боли, когда Богдан, не сдерживая себя, с силой вошёл в неё. Потом она лежала, отвернувшись к стенке, и тихонько всхлипывала. Богдан повернул её, поцеловал в холодные губы и, взглянув в синие, наполненные слезами глаза, грубовато сказал:
— Что у тебя в первый раз, что ли, что ты ревёшь?
— По жизни своей плачу, загубленной, — как будто невпопад ответила Мотрона, — недоброе предчувствую…
— Я женюсь на тебе, — Мотрона настороженно смотрела на Богдана, в её глазах читались сомнение и грусть. И он, поняв это, как бы поставил точку: — Моё слово — слово казака, верное слово.
— Жена у вас, пан Зиновий, и дети.