— Ты ожидала увидеть что-то другое?
— Н-не знаю. Да, наверное. Но это, — мысли раскручивались веретеном, экспоненциально набирая обороты.
Ольга прозревала. Как будто два застарелых бельма начали рассасываться на её глазах.
«Душевная сущность. Образ души. Ассоциативные восприятия… Ну, конечно. Глупо было надеяться на постижение облика человеческой души. Если душа — это часть Высшего Разума, который непостижим по определению, следовательно, она также непостижима. То есть, её измерение, функции, структура, устройство, не подчиняются привычным определениям, логическим осмыслениям, физическим законам. Все эти параметры, разумеется, существуют, но базируются они на совершенно иных уровнях, недоступных для здравого понимания. О чём тут можно говорить, если человек настолько привык жить в трёхмерном пространстве, что имея в наличии многомерный разум, он упорно продолжает мыслить, ограничиваясь лишь тремя измерениями. Вот потому-то и получается подобный примитивизм, который Женька называет «ассоциативным мышлением». То, что мы не понимаем — мы характеризуем по-своему. Описываем своими словами. Делаем понятным для себя и для других.
Что он там говорил про дикаря, посетившего мегаполис? Вернётся домой, и расскажет не то, что было, а то, что понял. Что увидел, и охарактеризовал по-своему. И дело тут не во лжи, а в том, как примитивный разум, который не смог вникнуть в истинную природу вещей, смоделировал их сущность на собственном, ограниченном уровне. Вот так самолёт легко превращается в железную птицу, мобильный телефон — в говорящего божка, а простая спичка — в волшебную палочку, обладатель которой станет выше самого вождя.
Н-да. Вот она — наша дикарская сущность. «Я знаю только то, что ничего не знаю, но утешаю себя мыслью, что другие не знают и этого». Старик Сократ как в воду глядел. Как же он был прав. Сейчас, когда я держу в руках эту орхидею, я всеми своими фибрами ощущаю, что она — нечто несоизмеримо большее, чем обычный цветок. Но понять причину этого ощущения не могу, потому что мой дикарский мозг заставляет меня видеть только то, что мне можно видеть. Что измеряется привычными мерками. Однако, вместе с этим, способно вызвать в глубине моей собственной души максимально подходящие чувства. Чтобы можно было ощутить это хотя бы на подсознательном уровне. Разум увидит одно, а душа — совершенно другое. В результате, разум познает ассоциацию, а душа — истинную сущность. Но это доступно не всем. Ведь большинство полагается на разум, а не на душу. Что, в общем-то, логично, ибо нам ближе то, что более понятно. А разум, сиречь здравый смысл, не в пример понятнее непостижимой души, которая напрочь лишена логики и теоретической адекватности. Боже, кажется голова сейчас лопнет от мыслей…
Значит, душа для нас — всего лишь ассоциация. Пусть так. В конце концов, какая разница, считаем мы спичку спичкой, или же волшебной палочкой. От этого меняется лишь отношение к ней, но не её суть, и не её предназначение. При этом, совершенно не обязательно вникать в сущность данного предмета, в его устройство и химический состав. Ведь зажечь спичку способны одинаково ловко как профессор-химик, так и туземец из глухих джунглей. Главное — не научная образованность, не сила, и не ловкость. Главное — осознание того, на что способен этот простейший предмет. Потому что огонь от вспыхнувшей спички может приготовить пищу, а может спалить жилище дотла. Это же простая истина. Не нужно ломать голову над вопросом, что из себя представляет душа, и для чего она предназначена. А нужно просто помнить, что она существует. Что она есть», — на глазах у Ольги выступили слёзы от столь эмоционального прозрения. Она разглядывала орхидею, и, едва касаясь подушечками пальцев, гладила её нежные тёплые лепестки, погружаясь всё глубже в пучину мыслей.
— «А что если душе самой не хочется, чтобы её постигали? Что если душа — это и есть человек. Не физиологическая оболочка, а нематериальная, биоэнергетическая сущность, наделённая разумом. Это наши души — официальные представители высшей цивилизации, а мы все — лишь отражения жизнедеятельности этих сверхорганизмов, живущих собственной, непонятной нам жизнью. Смысл этой жизни нам понять, к сожалению, не дано. Да и не рекомендуется. «Меньше знаешь — крепче спишь». От подобных гипотез недолго и спятить… Погоди-ка. Что же это получается? Если орхидея является воплощением его души, тогда зачем он мне её подарил? Как объяснить подобный жест? Не значит ли это, что он отдал мне если не всю свою душу, то, по крайней мере, главнейшую её часть. Но зачем? Зачем?!»
Орхидея потяжелела в её руке. За несколько секунд она обрела вес чугунной гири.
— Нет, — замотала головой Ольга, возвращая цветок мальчику. — Нет-нет. Возьми. Пожалуйста, возьми.
— Но ведь она твоя.
— Нет-нет-нет, — шагнула назад девушка. — Это не так. Она не может быть моей. Она прекрасна, бесподобна, но… Она не для меня. Такие вещи не дарят. Я не могу её принять. Ответственность слишком велика. Чудовищно велика. Здесь ей будет лучше, чем со мной.
— Но ведь она уже с тобой.
— Она здесь. И пусть останется здесь. В безопасном месте, в своей обители.
— Ты не понимаешь природу души. То, что она здесь, вовсе не значит, что она не может быть там. Где ты её оставила.
— О, Господи, нет! Не надо мне этого! Я ведь и себя-то не могу защитить, не говоря уже про чужую душу! Прошу тебя. Не надо. Верни её на место. Прошу тебя.
— Как хочешь, — Женя положил орхидею обратно на раскрытую капсулу, и та, закрывшись, вновь приняла форму яйца… А может, гигантского семечка?
Ольга вышла из хранилища, и начала оглядывать детскую комнату в поисках выхода. В той стороне, где она появилась после падения в ледяную трещину, во всю стену высились книжные полки, расположенные друг на друге в шахматном порядке. Вершинина перевела взгляд в противоположную часть комнаты, и обнаружила там арочный проход, завешанный бархатными гардинами. Неизвестно, был ли это выход, но другого пути не было. Оля направилась было туда, но путь ей преградил малыш, вышедший следом из хранилища.
— Ты куда? — спросил он, с ноткой обиды в голосе.
— Прости, я должна. В общем, мне пора, — Ольга бегло махнула рукой в сторону выхода.
— Почему? Куда ты спешишь?
— У меня много дел. Очень много. И все неотложные. Проводи меня к выходу.
— Не уходи, — на лице мальчонки появилось плаксивое выражение. — Останься.
— Не могу.
— Ну пожалуйста. Ну хоть часочек, — он теребил её за краешек рубашки. — Давай поиграем. Я тебе покажу свои игрушки. Покажу много интересных вещиц. А?
— Нет, Женя. Мне очень жаль, но я должна бежать.
— Никто со мной не играет. Никто не разговаривает. Ты уйдёшь, и я опять один останусь. Побудь со мной немного. Ну хоть полчасика. Ну хоть минутку.
Сердце у Ольги сжалось. Она всей душой сопереживала этому несчастному мальчугану, и была готова задержаться здесь ради него, но несмолкающий глас трезвого рассудка, вопящий из недр её затуманенного сознания, спасительным багром вытаскивал её из болота трогательной жалости, в котором она уже собиралась добровольно увязнуть.
— Прости меня, — опустив глаза, Ольга незамедлительно обошла Женю, и почти бегом бросилась прочь из комнаты.
— Не оставляй меня, — послышался позади неё слезливый голосок.
«Нет, нет, нет. Не слушать. Не поддаваться жалости. Жалость сейчас неуместна. Этого-то он и добивается. Чтобы его пожалели. Он исчерпал все свои аргументы, и всё, что ему осталось теперь — это давить на жалость. Неужели он не понимает, что всё бессмысленно? Неужели до сих пор не признал, что ничего уже не возродить. Да и нечего возрождать. Жаль его. На самом деле, очень жаль. Ведь он хороший, добрый, стоящий. Ему бы зациклиться на какой-то другой цели. Не на ней… Эх! Душа в подарок — как это трогательно. Какой искренний и благородный поступок. Но, вместе с этим, какой бессмысленный. На что он рассчитывал? Нелепо всё как-то. Главное, не оборачиваться. Не идти на поводу. Ну почему люди, исчерпав все свои аргументы, прибегают к такой низменной тактике — к вызыванию жалости? Неужели считают, что жалость способна воскресить любовь? Ведь этим они лишь усугубляют положение, потому как жалость вызывают лишь ничтожества…»
Спотыкаясь через игрушки, Вершинина приближалась к выходу. Непреклонные мысли продолжали кипеть в её голове, но в то же время, ей самой становилось стыдно за них, словно собственная душа проклинала её за это. Впервые она так явно ощутила внутреннюю битву между сердцем и разумом. Ей очень хотелось остаться, но она понимала, что оставаться нельзя. Что если она останется, то останется навсегда. Останется, и будет страдать. Её страдания перекинутся на него. И что получится? Не-ет. Чем мучиться, и мучить другого, лучше одним разом всё обрезать, и расставить наконец-таки всё по своим местам. Пережить это нелегко, но пережить необходимо. Иначе нельзя.