глава 15
Маша
Мы с Оливкой долго не уходим, хотя смысла здесь торчать нет никакого. Полицейские проводят следственные действия, расспрашивают очевидцев, разговаривают с подругами Лии. Топольского тоже наверняка будут допрашивать, он же главный очевидец. Или зритель, для которого и был разыгран весь этот спектакль.
Так и есть, вот он разговаривает с офицером, затем идет к своей машине, и они оба садятся в «Мазерати». Офицер за руль, Никита — на пассажирское сиденье рядом.
По рукам бегут мурашки, обхватываю себя за плечи. Его арестовали? Или просто везут на беседу? Всем ясно, что виноватым останется Ник, он и сам так считает. Его разом помертвевшее лицо до сих пор стоит перед глазами.
Конечно, ему вряд ли что-то можно предъявить, особенно в свете того, что я подслушала под спальней у Лии. Может, офицер поедет к нему домой и лично во всем убедится? Что они спали раздельно, что у Лии там своя комната.
А вот зачем они жили вместе, Никите придется объяснять. Скажет ли он про браслет? Назовет настоящую причину?
В моей голове паззл давно сложился. Для всех Топольский бросил Лию, потому что она ему надоела. Но на самом деле причина была в другом.
Лия девственница. Влюбленная в Никиту. Для Топольского это оказалось лишним, он ее прогнал, а она на следующий день принесла ему браслет. Саймон сказал, Лия предложила Никите себя на «полный прайс». Он мог отказаться, и тогда она стала бы собственностью клуба.
Топольский не стал отказываться, но и делать то, что Коннор делает с Норой, тоже не стал. Только для полиции этот последний паззл так и останется ненайденным.
Сомневаюсь, что Ник расскажет офицеру все как есть. Скорее, признает, что Лия прыгнула с крыши из-за неразделенной любви. И останется виноватым, хотя как можно заставить себя кого-то полюбить? Или еще хуже, разлюбить?..
«Разлюбиться не могу...» — вспоминается некстати. Прогоняю мысли о Демоне и делаю шаг к машине. Каким бы ни был Топольский, в истории с Лией он не должен выглядеть большим подонком, чем он есть на самом деле.
Меня останавливает взгляд. Горящий, буравящий, злой. Никита смотрит сквозь боковое стекло «Мазерати», и через меня словно пропускают электрический ток. Останавливаюсь как вкопанная и смотрю вслед уезжающему автомобилю.
Студенты расходятся в полном молчании. Никому не хочется шутить, стебаться, даже просто разговаривать не хочется. Мы с Оливкой тоже молчим. Она всю дорогу лишь хлопает глазами и время от времени всхлипывает.
А я думаю. Я уже поняла, что наша лицейская Игра по сравнению с Игрой, которую устроили местные мажоры, детская песочница. Тут своими силами точно не обойтись. Но и оставлять все как есть тоже нельзя.
Есть только одно верное решение — больше выяснить, получить неопровержимые доказательства и с ними идти в полицию.
Я не знаю точно, как построен у тайного клуба весь процесс, но уверена, что без видео или хотя бы аудио доказательств все обвинения окажутся пустым сотрясанием воздуха.
Всего лишь переписки в отдельном чате. Но каким законом это запрещено?
Тотализатор? И что? Никто не запрещает делать ставки, какой из студентов сколько баллов наберет.
Есть рейтинг, а значит появляются ставки. У нас в лицее деньги даже не упоминались, только баллы. И если Топольский по уши увяз в этом дерьме, то он точно проследил, чтобы деньги нигде не фигурировали.
Значит я должна получить эти доказательства. Должна выяснить, какая роль в этом всем Никиты, и...
От неожиданности торможу в дверях общежития так резко, что сзади налетает Оливка.
— Ты чего? — она удивленно останавливается, а я даже рот приоткрываю.
Так это я все из-за Топольского? Я из-за него хочу сначала сама докопаться до правды, чтобы его не подставить?
Это открытие неприятно царапает. Ложусь спать, но уснуть не могу, продолжаю думать о Никите.
Я его ненавижу, мне на него наплевать. Но перед глазами встает серое безжизненное лицо, и сердце сжимается.
Утыкаюсь в подушку, закусываю запястье и реву.
От осознания, как его Лия подставила Топольского, тошно. Он циничный мажор, но почему-то то, что Лия девственница, его зацепило. А она решила этим манипулировать.
Реву не только из жалости к Никите, а и к себе. То, как бережно Топольский относится к Лие, цепляет. Это я для него набившее оскомину прошлое, за которое неловко и неприятно даже перед самим собой.
Без конца прокручиваю, как он берет ее руку в свои и прижимается губами...
Разве когда нет никаких других чувств кроме чувства вины, так делают? Да, меня это задело, потому что на миг, на короткое время я увидела прошлого Никиту, которого любила. И может даже до сих пор люблю.
«Разлюбиться не могу...»
И я не могу, Демон. Мы с тобой оба товарища по несчастью.
***
На следующий день в коридорах универа непривычно тихо. Все стараются передвигаться бесшумно, разговаривают тихо, больше шепчутся.
Я чуть шею не свернула, выглядывая «Мазерати» Топольского, но на стоянке перед универом его нет. Значит, Никиту задержали? Или он просто забил на лекции?
В обеденный перерыв тоже не так шумно как обычно, Ника по прежнему не видно. После занятий Оливка идет в библиотеку, а я хочу отобрать вещи в стирку. Но только успеваю разложить на кровати одежду, как открывается дверь и вламывается Никита.
Его лицо уже не похоже на обломок серого камня, наоборот, на скулах горят пятна. Глаза тоже горят, только нехорошо так, Мне не нравится.
— Где твой чемодан? — он распахивает шкаф и поворачивает голову. — Твой белый?
Не успеваю кивнуть, он уже его достает и бросает на пол. Начинает сгребать туда одежду, а я наблюдаю как заколдованная, ни слова сказать не могу. Пока наконец не возвращается способность говорить, и тогда я прокашливаюсь.
— Ты что творишь, Топольский? Зачем мне чемодан?
Он выпрямляется и говорит, глядя в глаза.
— Затем, что ты сегодня же отсюда уезжаешь.
Возмущение переполняет так, что я захлебываюсь. Он всерьез считает, что имеет право распоряжаться моей жизнью?
Бросаюсь к чемодану, достаю обратно вещи и забрасываю в шкаф. Хочу закрыть чемодан и запихнуть обратно, но Топольский отбирает его и снова бросает на пол. А я снова складываю.
— Сказал, отойди, — Никита берет меня за локти и отталкивает в сторону.
— Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать? — огрызаюсь и упрямо хватаюсь за чемодан.
— Ты сейчас же соберешь вещи и уберешься отсюда, — голос Никиты звучит угрожающе.
— Иначе что? — вскидываю голову.
— Иначе пожалеешь, — он понижает голос ровно настолько, чтобы было слышно только мне.
— Вот, смотри, — поднимаю руку, согнутую в локте, перед его глазами оказывается мое запястье, — только смотри внимательно. Ты видишь здесь браслет?
Никита молчит, сверлит меня глазами.
— Правильно, не видишь, — подтверждаю очевидное, — потому что его нет. А значит, я тебе не принадлежу, Топольский. И ты не имеешь никакого права распоряжаться моей жизнью, я не твоя собственность...
Но Никита вдруг обхватывает запястье ладонью и сильно сжимает. Неожиданное прикосновение обжигает, словно меня обмотали высоковольтным проводом и пустили электрический ток. Его рука по-настоящему горячая, и кажется, что под ней моя кожа вздулась волдырями.
Она вот-вот обуглится и совсем отвалится. Представляю лицо Топольского с обгорелой головешкой в руке!
Но сейчас он и без того напряжен, я чувствую, что Никита еле сдерживается. Какие чувства его раздирают, могу только догадываться. Больше всего похоже, что я его очень сильно раздражаю.
Мы вместе смотрим на пальцы, которые цепко держат мою кисть, и внезапно на ум приходят не очень хорошие ассоциации. И не очень приятные. Потому что сейчас его рука, которая обвивает мою, очень похожа на браслет, широкий и крепкий.
— Дура, — Топольский говорит спокойно, но это спокойствие напускное, как и у меня, — лучше бы это был я. Для тебя идеальный вариант.
— Точно идеальный? Один в один как для Лии, да? — шиплю, отчаянно дергая рукой. — Она уже послушала тебя, хватит. Она делала все так, как ты ей говорил. И что в итоге получила?
Не знаю, чего добилась Лия, но своей цели я похоже достигаю в момент. Никита так сильно сдавливает запястье, что у меня слезы выступают на глазах. Приходится часто моргать, чтобы не доставить удовольствие Топольскому видеть меня плачущей.
У меня получилось задеть его за живое. Внешне Никита спокоен, но я вижу, какая буря бушует внутри широкой грудной клетки.
— Не лезь, — говорит предупреждающим тоном. Если не сказать, угрожающим, — тебя это не касается. Я сам разберусь с Лией.
И если до этого было просто обидно, то сейчас меня душит настоящая ревность. Он так трогательно защищает Лию, в то время как меня смешивает с грязью и совсем этого не замечает. Даже то, что он говорит «разберусь», проходит поначалу мимо. А ведь это означает, что Лия выжила...
Зато меня кроет по полной программе.
— Не касается? — я взвиваюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться ему в лицо. — Возможно. Тогда тебя не касаюсь я. И все, что происходит в моей жизни, тоже. Хватит играть в благородство, Топольский. И хватит себя вести так, как будто тебе на меня не наплевать.
— Когда теряешь над собой контроль, тобой становится легко манипулировать, — негромко и по-прежнему убийственно спокойно говорит Никита.
— Кто бы говорил. Еще скажи, что Лия тобой не манипулировала!
— Не скажу.
Он так быстро соглашается, что у меня немного спадает воинственный пыл. Я прихожу в себя и осознаю — наши лица так близко друг к другу, что мы чуть ли не касаемся лбами. И Ник не спешит отстраняться.
Значит, первой это сделаю я.
— Я бы поверила в твое благородство, — делаю шаг назад, и сразу становится легче дышать, стоит выйти из зоны действия Топольского, — если бы не видела своими глазами. В раздевалке.
Никита морщится, он понял, о чем я хочу напомнить. Продолжает крепко держать мою руку, она уже наполовину онемела, я ее почти не чувствую.