Он вжимает меня в ограду, его губы ищут мои, но я вспоминаю мокрые противные поцелуи и непроизвольно отворачиваюсь. Упираюсь в его плечи и бормочу:
— Саймон, что ты делаешь? Нас могут увидеть...
Но парень и не думает отступать, он вдавливается коленом между моих ног и пытается просунуть язык между моих губ.
— Никто нас здесь не увидит, малыш. Мне надоело, что ты постоянно от меня убегаешь. Я хочу тебя, с ума по тебе схожу. Давай встречаться, Мари, хочу, чтобы ты стала моей...
— Нет, Саймон, — яростно сопротивляюсь, — я уже говорила, что не смогу. Я люблю тебя, но как друга.
— А я сказал, ебал я такую дружбу, — его глаза сужаются, голос звенит, пах твердеет, — каждый раз после наших прогулок яйца болят. Я трахать тебя хочу, а не дружить с тобой, уже нажрался этой дружбы.
Заглядываю в лицо и ужасаюсь от того, каким колючим становится его взгляд. Мне становится страшно, и я обхватываю его лицо ладонями.
— Саймон, послушай меня. Пожалуйста, прости, но я не люблю тебя как мужчину. Ты мне очень дорог, но я не могу без любви, понимаешь? Я просто еще ни разу... — голос срывается, и я не договариваю. Саймон перехватывает мои руки.
— Ты девственница?
Киваю, закусив губу. Он всматривается в мое лицо.
— Почему, Мари? — кажется, он не верит. — Ты такая красивая.
— Я уже сказала, почему, — вымученно улыбаюсь, — я была влюблена, но он меня предал.
— И ты до сих пор его любишь? — голос Саймона звучит совсем отстранено. А у меня уже нет сил лгать.
— Не знаю, наверное, — шепчу, глотая слезы, — хоть ему это не нужно. Да и мне тоже. Я запуталась, Саймон...
— Ты уверена, Мари? Ты не передумаешь? Это твое окончательное решение? — фразы звучат как сухие щелчки. — Ты точно не хочешь дать мне шанс?
— Я не могу, Саймон, — я уже не сдерживаю слез, — и не хочу терять тебя как друга. Но если я не полюбила тебя, то уже не полюблю.
— Это... Это неправильное решение, Маша, — под моими руками напрягаются мышцы, парень так сжимает челюсти, что желваки на лице ходят ходуном.
Вскидываю голову и с удивлением смотрю на Саймона.
— Как ты меня назвал?
— Маша. Тебя же так называет Топольский?
— Ты можешь называть меня как хочешь... — говорю осторожно, не выдерживаю и снова беру его лицо в ладони. — Ты больше не будешь моим другом, Саймон?
Он закрывает глаза и застывает на некоторое время. А когда открывает, передо мной снова тот же вежливый и предупредительный Саймон. Мой друг.
— Конечно буду, малыш, — говорит он с улыбкой, отнимает мои руки и опускает вниз, — я все понимаю. Конечно, нельзя в первый раз без любви. И я помогу тебе, можешь не сомневаться. Ты всегда сможешь на меня рассчитывать.
глава 17
Маша
То, о чем в общих чертах говорил Саймон, через несколько дней в подробностях описывает Оливка. Мы с ней решаем устроить в комнате генеральную уборку в выходной день. Я натираю стекло салфеткой, а Оля моет пол и передает мне все, что ей под большим секретом рассказала одна из подружек.
Ее мама работает в клинике, где лежит Лия, то есть я узнаю информацию из первых рук.
О том, что у Лии множественные переломы и ушибы, я знаю от Саймона, а вот то, что она постоянно плачет и просит Никиту прийти, рассказывает Оливка.
— И что, он приходил? — делаю вид, что интересуюсь между делом, а сама уже скоро протру в стекле дыру.
— Нет, не приходил, — трясет кудряшками подруга, — адвокаты приходили. А вот с мамой Лии он встретился.
— Да? — незаметно увеличиваю площадь воображаемой дыры. — Интересно, зачем?
— Этого Сабина не знает. Сказала только, что Кит приехал в клинику, дождался ее маму, и они уехали. Их долго не было, потом он ее обратно привез.
— Может, ездили за вещами Лии? — выдвигаю предположение.
— Может, — пожимает плечами подруга. — Но Саб говорила, что попрощались они приветливо.
— Еще скажи, мило, — бубню я.
— Нет, не мило. Просто спокойно. Мама Лии тоже много плачет, но Сабина говорит, что она не считает Кита виноватым.
— А почему приехала только мама? Я слышала, у Лии отец какой-то крутой бизнесмен?
— Да, он очень занят, поэтому не смог приехать.
— Зашибись. Дочка чуть не умерла, а он занят.
Оливка снова пожимает плечами. Моя подруга очень добрая и для всех находит оправдание.
Пока она меняет воду, я обдумываю услышанное. Оливка не слышала, как Никита и Лия ругались в ее комнате. Она не знает, что у Лии была отдельная спальня, что они не спали с Никитой. И тем более не знает, что Лия девственница.
Наверняка об этом и сказал Топольский маме Лии, когда привез к себе домой, чтобы она забрала вещи своей дочки.
— Оля, — зову подругу, когда она возвращается, — а про браслет он ничего не говорил?
— Нет, ты что, — качает головой Оливка с испуганным видом, — они же там подписывают что-то. И Кит, и Лия. Я слышала, Кит в полиции рассказал, что они встречались, потом он предложил Лие расстаться, а она не хотела. Адвокаты тоже продавливают эту версию. Если бросил парень, разве это преступление?
— А что ребята говорят? — спрашиваю совсем незаинтересованно. — Почему она прыгнула с крыши? Чего хотела добиться?
— Так у них только на триместр договоренность работала. Даже не до конца года. Все знали, что Кит ее выставит из дома еще до Рождества.
Пока Оливка говорит, я чувствую себя полным дном. Я совсем не сочувствую Лии, ни капельки, хотя ее как раз можно пожалеть.
Но я не жалею, я ревную. Все равно ревную несмотря на то, что Никита не спал с ней, что между ними ничего не было больше кроме той сцены, которую я видела.
То, как он поцеловал ее руку, не дает мне покоя. А еще слова, в которых ясно проступало адское чувство вины.
«Лия в меня влюбилась... Я сам с ней разберусь, не лезь...»
В груди жжет и горит от ревности и обиды. Мне даже дышать тяжело, отворачиваюсь, чтобы сморгнуть с ресниц влагу. Не хочу, чтобы Оливка заметила, она точно пристанет с расспросами.
А что я ей скажу? Уже наговорила Саймону, теперь сама хожу мучаюсь.
Неужели это правда, и я до сих пор люблю Топольского? Нет, я не хочу. Я больше не вывезу. Он считает меня грязной и недостойной его любви, значит такой для него и буду.
Но в груди от этого болеть не перестает. Мы заканчиваем уборку, Оливка собирается на вечеринку, а я сажусь за ноутбук. На завтра надо подготовить доклад, где у меня еще конь не валялся.
***
Подруга давно убежала, а я без толку просидела все это время, тупо глядя в экран и не понимая ни слова. Раз десять уже прочитала предложение, а смысл до меня не доходит.
Полное дежавю. Так уже было, когда я только пришла в лицей и увидела Топольского. Но сейчас я не могу допустить, чтобы пострадала учеба. Тем более из-за этого предателя!
Надо отвлечься. Закрываю крышку ноутбука, натягиваю толстовку и выхожу в коридор. Ощущение, будто общага вымерла — вечеринка в другом крыле на втором этаже. Все толкутся там.
Подавляю порыв набрать Саймона и позвать на пробежку. Не стоит, мы не поссорились, но он пока держит дистанцию. Я его понимаю, парень получил отказ, для любого это щелчок по самолюбию.
Но и лелеять чувство вины не собираюсь. Я виновата только в том единственном поцелуе, остальное это личная проблема Саймона. Я не должна соглашаться встречаться с ним только потому, что он в меня влюбился.
Он взрослый парень, сказал, что справится, значит справится.
Выхожу на дорожку, но пробегаю метров десять и останавливаюсь из-за того, что на правой ноге развязался шнурок. Приседаю, чтобы его завязать, и вдруг слышу со стороны стадиона громкий крик:
— Демон! Демон, стой! Да подожди ты...
Шокировано замираю, потому что точно знаю, кому принадлежит голос. Из-за ровного ряда кустарников мне не видно, кого зовет Никита, но интуиция не просто подсказывает, она вопит.
Упираюсь ладонями в траву, осторожно выглядываю из-за куста и столбенею. Кажется, мое сердце так гулко ухает в груди, что сейчас они меня заметят.
Они — это Никита Топольский и Демон Демьян.
Они знакомы. Господи, какая же я дура. Наивная и глупая. Делилась с Демоном тайнами, которые для него никакими тайнами не были.
Но откуда они знают друг друга, если Никита все это время жил в Лондоне, а Демьян в соседнем жилом комплексе?
Может они раньше познакомились? Но почему тогда я ни разу не видела его с Никитой?
Внезапно приходит мысль, от которой неприятно холодеет в груди.
Неужели Демьян был в компании Топольского в тот раз, когда я приходила в ночной клуб? Я ведь тогда так волновалась, что никого не замечала. А потом точно так же ничего вокруг не разбирала от отчаяния и боли, когда Никита в открытую меня проигнорил.
Хотя, конечно, чтобы не заметить парня в инвалидном кресле, надо совсем ослепнуть. С другой стороны, он мог приехать позже или просто не быть в тот момент в кабинете. Возле бара, на танцполе, где угодно.
В конце концов, я тогда в самом деле была наполовину слепой. От волнения могла не обратить внимание...
И тут меня пробивает, что я тихо ахаю. Закрываю ладонью рот, чтобы себя не выдать.
Что, если Демьян тогда не был в коляске? Я еще при нашей первой встрече обратила внимание, что он не похож на парня, у которого есть проблемы со здоровьем. По крайней мере мышцы его ног не выглядят ослабленными или атрофированными. А значит в кресле он сидит не так давно, и тогда в клубе вполне мог стоять на своих ногах.
Демьян и Никита беседуют, при этом со стороны это выглядит, будто они знакомы не один день. Топольский стоит с переплетенными на груди руками, Демьян держит руки на подлокотниках. Они лежат свободно, расслабленно. Ник тоже не выглядит напряженным.
Зато меня потихоньку накрывает. Какого вообще черта?