В который раз за вечер задаюсь вопросом, как я умудрилась так облажаться. Я когда-нибудь научусь разбираться в людях?
Как он мог казаться мне надежным? Как я могла так слепо ему доверять?
Экранный Томас заводит речь о камере и прослушке. Мельком бросаю взгляд на Никиту, и от его выражения лица становится не по себе. Совершенно каменное безжизненное лицо. Почему он так реагирует?
Экранная я даю согласие, Том показывает, как крепить камеру. Взгляды всех присутствующих прикованы ко мне настоящей. Саймон подходит все с той же змеиной улыбкой, срывает с толстовки брошь в виде медвежонка Паддингтона, а со складки на юбке срывает «жучок».
Он все знает. Мы же вместе их крепили. Камера спрятана в мячике, который обнял лапами медвежонок.
— Маячок, — жестко требует Саймон, показывая глазами на кроссовок. Молча достаю черную шайбу из кроссовка и опускаю на протянутую ладонь.
— Сссука, — рычит Топольский, отворачивается и накрывает лоб скрещенными ладонями. — Да ну блядь...
По лицу Саймона ползет довольная улыбка.
— Ты все правильно понял, Кит, — кивает он Никите.
— Я не поняла, объясни, — обращаюсь к бывшему другу. Странно, но его я боюсь меньше всего, и кажется его это бесит. — Разве для кого-то здесь секрет, что если бы я могла, всех бы с удовольствием засадила за решетку?
— Пусть он тебе расскажет, — снисходительно отвечает Саймон, указывая на Никиту.
— Ты подписала договор, — кусая губы, через силу говорит Топольский, — там есть пункт о неразглашении. И ты его нарушила. Не могла отключить хотя бы ебучую камеру?
Видно, что он еле сдерживается, чтобы не ударить Саймона.
— Ну класс, а то я уже думал сегодня ничего интересного не будет, — бросает парень, развалившийся в дальнем углу на диване.
Хочется спросить, чего он ждет, но поймав на себе взгляд Топольского, осекаюсь. Язык словно немеет. Почему-то все оживились, снова смыкают полукруг. Страх, уже почти отступивший, возвращается назад и вонзается острыми заточенными когтями.
— Это не по правилам, — хмуро произносит Никита, обращаясь к Феликсу, — он ее наебал. И подставил.
— Правилами это не запрещено, — не соглашается тот, — Саймон охотник, это его работа. Была бы она внимательнее, вырубила всю ту хуйню, и вопросов бы не было. Это же все работает, Саймон?
Вместо ответа Том демонстрирует экран телефона, на который транслируется запись с камеры. Феликс удовлетворенно кивает.
— Ты прекрасно знаешь, Кит, что она виновата и должна понести наказание.
— Я сам с ней разберусь, — цедит Никита.
— Есть еще момент, о котором вам не сказали, — Саймон достает из кармана сложенный лист бумаги и кладет на стол. — Отец Топольского два года назад женился на матери Маши. Они сводные брат и сестра. Кит не просто так сегодня решил сыграть. Он тоже пошел против правил.
Саймон смотрит на Никиту с триумфальным видом, а тот своим взглядом его уже не просто убил. Расчленил. И сжег.
— Что скажешь? — обращается к Топольскому Феликс, пряча руки в карманы брюк. — Он говорит правду? Ты просто решил выручить сестренку и морочишь нам головы?
— Я с тех пор не общаюсь с отцом, — Никита непроизвольно сжимает и разжимает кулаки, — и с ней тоже.
Кивок в мою сторону.
— Да пиздит Саймон, — наперед выходит парень, лицо которого кажется знакомым. Вспоминаю, что видела его в команде Топольского. — Мы весь прошлый сезон вместе протусили, не было там никакой сестры. У Кита каждый день новая девка была, а этой точно не было, я бы запомнил. Не общались они, Феликс. И с отцом Кит точно не общался, с матерью только.
— Отлично, — Феликс смотрит на Никиту в упор, — вот ты нам это и докажешь. Трахни свою сестренку при всех, а мы посмотрим. Саймон говорит, она девственница. Вот и порви ее. Это будет ей наказанием, а ты докажешь что купил ее не для того, чтобы сопли вытирать.
Стены комнаты опасно качаются. Я не ослышалась? Умоляюще смотрю на Никиту, пытаясь поймать его взгляд. Безмолвно кричу: «Скажи что-нибудь! Скажи, что ты не станешь этого делать!»
Но он на меня не смотрит, глубоко дышит, сжимая кулаки. Желваки играют на скулах, зубы стиснуты так, что вот-вот начнут крошиться.
— Хорошо, но только не здесь, — сипло говорит Никита.
Феликс медленно качает головой.
— Если не хочешь, отдавай ее нам. Она должна быть наказана, Кит, никто не смеет без позволения снимать собрание. Заберешь после наказания, — Феликс поворачивается ко мне. Он больше не улыбается. — Думаю, ты все поняла, Маша. Выбор по-прежнему за тобой.
— А они точно только сводные? — разочарованно протягивает парень с дивана. — Жалко, я уже настроился на шоу.
Никита подходит ко мне вплотную, бросает через плечо.
— Отойдите от нас. Я непонятно говорю? Нахуй все отошли, быстро.
Поворачивается, кладет руки на плечи. Его глаза смотрят на меня совсем не так, как смотрели все это время. Если бы меня так не трясло, я бы сказала, что с болью. Но какая может быть боль, когда он в этой грязи увяз по уши?
— Маша, — начинает он хрипло, — нам придется это сделать. Выбирай, или я, или они.
Поднимаю глаза и как раньше вижу вместо его лица только неясное пятно. Смаргиваю слезы, и черты лица становятся более четкими.
— Никита, — шепчу потерянно, — почему?..
Ноги отказываются держать, цепляюсь за его руки.
— Этот гондон тебя подставил. Я ничего не могу сделать. Я тебя просил, но ты во все это влезла. Теперь ты должна выбрать. Еще раз меня.
Снова Никита становится белесым пятном. Мозг отказывается принимать происходящее, все это кажется сном, сплошным непроходящим кошмаром. Я всегда хотела, чтобы первым был Ник, только не так. Не здесь. Не перед всеми.
Но их я точно не выберу, я даже не могу об этом думать, мозг ломается. Внутри воронкой закручивается торнадо из паники, истерики, крика и слез, но я не позволю ему вырваться наружу.
Никита прав, я сама во всем виновата. Вглядываюсь в его лицо, пелена чуть рассеялась, и видно как он напряжен. Лоб в капельках пота, мышцы под ладонями просто каменные.
— Я выбираю тебя, Никита, — хочу, чтобы было громко, но получается плохо.
— Слышали? — зато у него получилось. — Еще отошли.
Он говорит таким тоном, что никто не решается возразить, а сам толкает меня к стене.
— Ты зря наврала Саймону, но ничего, не сдохнут, — Никита трет ладонью шею, проводит по своим губам и нависает надо мной, закрывая спиной от хранящей молчание компании. — Глотай, Маша.
Говорит совсем тихо в самое ухо. Не успеваю опомниться, как его губы накрывают мои, в рот проталкивается настойчивый горячий язык, и я чувствую горьковатый привкус.
Таблетка. Он дал мне таблетку? Глотаю скорее рефлекторно, а Никита снова хрипло шепчет.
— Только не вздумай кончить.
И углубляет поцелуй.
— Они долго еще собираются сосаться? Мы мелодраму не заказывали, — как сквозь вату слышу возмущенный голос. Никита отрывается от меня и бросает за спину.
— Феликс, скажи пусть завалят ебальники.
На удивление тот реагирует быстро.
— Слышали? Заткнулись все...
Ловлю себя на том, что его голос тоже звучит тише и глуше, а что ему отвечают, я совсем не могу разобрать. Голоса сливаются в сплошной гул. Зато голос Никиты слышен четко и разборчиво, словно он звучит у меня в голове.
— Маш, ты помнишь? — шепотом спрашивает Ник. — Помнишь лифт?
Конечно помню. Мы тогда первый раз поцеловались. Разве такое можно забыть.
Киваю и почему-то всхлипываю. Злюсь на себя, я же дала слово быть сильной. Они не должны видеть моих слез, никто, даже Никита.
Вот только Кит Топольский внезапно исчезает. Не знаю, куда он девается, но сейчас рядом со мной тот Никита, который меня любил. И в которого без памяти была влюблена я.
Все вокруг заволакивает туманом, я даже лица его не вижу, только глаза. И сразу узнаю этот взгляд.
— Не плачь, — Никита трется лицом об мои щеки, размазывая влагу, отчего она быстро высыхает, — лучше вспомни. Как я пришел и ждал тебя на лавочке у подъезда, помнишь?
— Помню, я была у репетитора, — шепчу в ответ, — а ты так долго ждал, что уснул. Я вышла и тебя разбудила.
— Разбудила, — его губы щекочут мочку уха, я слышу как он улыбается, — и ты тогда меня сама поцеловала.
Я помню. Так четко, словно это было час назад. Хватаюсь за ворот его футболки и снова всхлипываю.
— Что с нами случилось, Ник? Куда это все делось? Я же тебя так любила, так любила...
Он обнимает меня как раньше, крепко и бережно. Одной рукой заползает под толстовку и гладит спину, пробирается до затылка и обратно вниз.
— Я тоже, Маша, я тоже любил. Всегда... Мышка моя... — он снова накрывает губы своими и целует. Глубоко, мучительно, изматывающе.
Внезапно я начинаю растворяться в его руках, отдаляться и почему-то совсем не удивляюсь, когда поднимаюсь вверх легким облачком и зависаю между полом и потолком.
Отсюда хорошо видны все находящиеся в комнате. Четырнадцать парней, стоящие полукругом, и Никита, обнимающий... меня. Точно, это же я в бесформенной толстовке и длинной за колено клетчатой юбке в складку. Так странно наблюдать за собой со стороны.
Хочется крикнуть «Эй!» и помахать, но они слишком сосредоточены, чтобы меня заметить. А я теперь хорошо могу рассмотреть Никиту, который наклонился надо мной.
Это я, это точно я, вот только я совсем не чувствую своего тела. Зато остальные чувства предельно обострены, кажется еще чуть-чуть, и я смогу читать мысли.
— Кит, что за хуйня, ты что, не собираешься ее раздевать? — тот парень, который сидел на диване, подходит ближе.
Никита не реагирует, разворачивает меня лицом к стене и вжимает в нее, закрывая спиной.
— Так вообще не видно нихера, — выхватываю голос Саймона, который тонет в общем гуле. Как во время многоканальной трансляции.
— Это не считается, — кажется будто Коннор нарочно растягивает слова, и это даже забавно.