— Сказал, нахуй все пошли, — Никита зло бросает через плечо, сверкая глазами. Коннор делает рывок вперед, но его останавливает вытянутая рука.
Феликс? Странно, а он почему?
— Не трогай их, — говорит совсем тихо, но мне все равно слышно.
Никита прижимается ко мне — или к девушке в толстовке, я уже запуталась, — зарывается лицом в волосы, втягивает носом воздух. Одной рукой расстегивает ширинку на джинсах, ныряет в карман за фольгированным квадратом.
Зубами надрывает фольгу и раскатывает презерватив по члену, упираясь лбом мне в затылок. Я подлетаю ближе, чтобы лучше рассмотреть. Я уже видела член Никиты, но вспоминать об этом мне неприятно. Не помню, почему. И где могла его видеть, тоже не помню.
Его ладони ползут по ногам под юбку, я не вижу, но точно знаю, что сейчас он отдвигает белье. Пальцами разводит складки. Кладет руку мне на шею, поворачивает к себе лицо и впивается в губы, одновременно врываясь членом на всю длину до упора.
Меня забрасывает обратно, и я чувствую жгучую, распирающую боль. Кричу в рот Никите и когда вижу его глаза, снова вылетаю из тела под потолок. Он прижимается ко мне, упираясь лбом в затылок и я слышу так громко, как будто он говорит мне в самое ухо.
— Нет... Блядь, ну нет же... Только не это, пожалуйста...
Резко отодвигается и смотрит вниз на выдернутый из меня член. Весь презерватив в крови, мы с ним вместе на это смотрим. Ник запрокидывает лицо вверх, и когда я заглядываю в его глаза, начинаю в ужасе метаться под потолком.
Мне страшно. Мне больно. Я пропускаю через себя все, что чувствуют там внизу эти двое. Это слишком, я больше не могу, я не вывезу...
Силы в один миг покидают. Держаться в воздухе не могу, срываюсь вниз и проваливаюсь внутрь себя. Последнее, что вижу — Никита срывает презерватив и швыряет в лицо стоящему с самого края Саймону.
На жри
глава 24
Маша
Оглушенная, хватаю ртом воздух, возвращаясь в реальность. Черт, что это со мной было? Что за гадость он мне скормил?
Упираюсь ладонями в стену, ноги не держат, дрожат и подламываются. Между ними саднит, но уже нет той режущей пронизывающей боли, от которой я улетела под потолок.
Постепенно предметы принимают привычные очертания, звуки перестают резать слух. Внезапно ноги снова отрываются от земли, но на этот раз я улетаю невысоко, на уровень подбородка Топольского.
Он идет со мной на руках мимо хранящих молчание парней, а я отворачиваюсь, пряча лицо у него на плече. Это ничего не значит абсолютно, я просто не хочу их видеть.
Перед нами расступаются, нас пропускают и не делают никаких попыток остановить. Никто не хочет рисковать. Мне не обязательно видеть лицо Никиты, я хорошо слышу как гулко колотится его сердце, как с хрипами вырывается из груди дыхание. Он весь сплошной сгусток оголенных нервов.
Я не обманываюсь ни на секунду, дело не во мне. Я и моя девственность, которая кажется стала для Никиты сюрпризом, вообще ни при чем.
Потому что это Топольский. Его нагнули, вынудили. Он так круто все продумал и рассчитал, а его размазали по стенке. Я же для них для всех, включая Никиту, никто. Пыль.
В голове шумит. Отдельные обрывки и фрагменты всплывают, проваливаются в бездонный колодец памяти, тонут и выныривают обратно. Калейдоскопом мелькают воспоминания, которые я давно похоронила и запретила себе их реанимировать.
Откуда они взялись, зачем?
Тело окутывает прохладой, мы выходим на улицу. Открывается дверца машины. Никита опускает меня на сиденье и тянется за ремнем безопасности.
— Я сама, — отталкиваю его руки, язык во рту ворочается с трудом.
Он обходит автомобиль, садится за руль, пристегивается. Я все это время безуспешно пытаюсь попасть заглушкой в замок. Никита молча ждет, но когда число попыток переваливает на второй десяток, ловит мою руку и защелкивает замок до упора. Точно как...
Вздрагиваю. Он заводит двигатель и мощным рывком вылетает за ворота. В другое время я бы испугалась и завизжала, но теперь границы моих страхов существенно отодвинулись. Безразлично откидываюсь на спинку сиденья, закрывая глаза.
Скорость не ощущается, просто знаю, что летим на максимальной. Тормозим так же резко. Так же как...
В окне виднеется тот самый дом, в котором мы с Оливкой уже были. В прошлой жизни...
Никита накрывает руками руль и утыкается в них лбом. Молчим. Смотрю в окно, сползаю по спинке вниз. В принципе, можно и здесь спать. Ну и что, что в машине, не все ли равно где?
Ник не выдерживает первым. Поднимает голову.
— Маша...
— Что ты мне дал? — обрываю, не давая продолжить. — Это наркотик?
Никита смотрит на свои руки.
— Галлюциноген. Там очень слабая доза. Я не хотел, чтобы ты чувствовала...
— А сам?
— Ничего, — сжимает пальцы в кулак и выпрямляет. — Я должен был себя контролировать.
Опять молчим и опять недолго.
— Я слишком поздно узнал. Прямого рейса из Израиля не было, летел с пересадкой. Если бы я приехал раньше, я бы смог...
— Хватит, Никита, — снова обрываю, — я помню все, что ты говорил. Ты просил меня уехать, я упиралась. Я во всем виновата сама. Ты и так помог, я тебе благодарна. Правда. На этом все. Если я буду здесь жить, покажи мне мою комнату.
Открываю дверь, он хватает за запястье.
— Подожди... — разворачивается всем телом, — Каменский... Меня тогда так накрыло, когда я тебя с ним увидел... Я у него спросил, он сказал, что вы вместе. Я не знал, Маша...
Теперь я разворачиваюсь всем телом и отдираю от запястья его пальцы.
— Ты мог спросить у меня. Я сама приходила чтобы рассказать, но ты был слишком занят. Все, Никита, — выскакиваю из машины, он выходит следом, — тема прошлого закрыта. Я не хочу больше ничего обсуждать. Или отвози меня обратно.
Мы сверлим друг друга яростными взглядами, он с силой хлопает дверцей машины.
— Хорошо. Иди в дом.
Резко разворачиваюсь, дом покачивается и переворачивается вверх тормашками.
— Блядь, Маша... — Ник подхватывает меня у самой земли. — Тебе нельзя делать резких движений.
— Не буду, пусти, — пробую встать на ноги, Никита пресекает попытки и поднимает меня на руки.
Слабо сопротивляюсь, но он уже вносит меня в дом.
— В комнате Лии я жить не буду, — предупреждаю, глядя в сторону. — Лучше на террасе.
Он ничего не отвечает, поднимается на второй этаж и вносит в большую комнату с панорамными окнами, выходящими в сад. Я здесь точно не была.
— Я завтра привезу твои вещи, — говорит Никита, опуская меня на пол, — сейчас оденешь мою футболку.
Ничего не отвечаю, жду когда за ним закроется дверь и иду в душ. Стягиваю толстовку, юбку, трусы с багровыми пятнами. На ногах разводы из запекшейся крови. Пробую отскрести ногтем.
Внезапно пол дает резкий крен и встает под углом сорок пять градусов. Упираюсь руками в стену и двигаюсь по ней к душевой зоне. Хорошо, что здесь никаких перегородок.
Но когда добираюсь до крана, силы меня покидают. Перед глазами снова все плывет, и я сажусь на пол, обнимая колени. Как можно по собственной воле принимать эту дрянь?
Хлопает дверь, от потока прохладного воздуха тело покрывается мурашками. Отстраненно думаю, что сижу перед Никитой голая.
— Уходи, — говорю сквозь стиснутые зубы. — Зачем ты пришел?
Плечи попадают в мощный захват, меня рывком поднимают вверх и ставят на ноги. Упираюсь руками в твердую грудь, пальцы скользят по теплой коже. Тоже голой. Короткой вспышкой мелькают кадры из гостиной, и меня озаряет догадка.
— Ты же не кончил, да, Никита? Пришел за продолжением? — бью по обнаженным плечам. — Купил себе игрушку? Ну давай, чего смотришь?
В подтверждение моих мыслей он толкает меня к стене. Начинаю вырываться, пробую достать до его лица ногтями.
— Ты такой же как они, ничем не лучше. Зачем ты с ними? Тебе нравится ломать, да? Нравится унижать, когда перед тобой преклоняются. Я ненавижу тебя, Топольский, понял? Ненавижу!
Он ловит мои руки, заводит их за спину и наваливается сверху. Внезапно с потолка на нас обрушиваются тысячи ледяных иголок.
Вздрагиваю и инстинктивно хватаюсь за Никиту. Пальцы цепляются за шлейки джинсов.
Так он... одетый?
Прокачанная рука вжимает мое лицо в тело Топольского.
— Чшшш, — слышу над головой, — успокаивайся, Маша, все хорошо.
Проворачиваю голову и сама прижимаюсь щекой к его груди. Сверху льются холодные струи, отчего его кожа кажется горячей, и я удивляюсь, почему от нас не идет пар.
Джинсы Никиты мокрые насквозь. Ему явно неудобно, но он не уходит. Отрываю щеку, поднимаю глаза. Никита стоит, запрокинув голову, и ловит ртом ледяные капли. Они текут по его лицу серебряными дорожками, срываясь с подбородка таким же серебристым водопадом.
— Ник, — зову его, стуча зубами, — Никит, я замерзла.
Ледяная вода сменяется горячей, спасительное тепло окутывает тело, и мне снова хочется сползти вниз.
— Меня ноги не держат, — бормочу и упираюсь лопатками в стену. Между коленей вдавливается нога, обтянутая мокрой джинсовой тканью и припечатывает меня к стене.
— Только не кричи, что я тебя насилую, ладно?
Сил хватает только на то, чтобы кивнуть. Никита вспенивает шампунь на моих волосах, а я стараюсь не думать, откуда у него дома женский шампунь. Гель на тело нанести я уже не даю.
— Спасибо, что помог. Дальше я сама. Ты иди, тебе надо снять джинсы.
— Успею, — он приваливается к стене и поддерживает меня за локти.
Я быстро смываю гель, заворачиваюсь в полотенце и решаюсь посмотреть Топольскому в глаза.
— Я буду спать. Спокойной ночи, Ник.
— Спокойной ночи, — он отжимает штанины и быстро выходит из душа.
Захожу в спальню и обнаруживаю свою сумку. Когда Никита успел ее забрать? Достаю телефон, кладу на тумбочку.
Надеваю футболку и ложусь на застеленную кровать, поджимаю ноги. Закрываю глаза и тут же открываю из-за вибрирующего звука ожившего телефона. Беру его в руки, смотрю на экран.