— Я мог бы, — сглотнул очередной ком, — я бы вырастил, Кать. Он же выходит, мой двоюродный брат. Был. Или сестра...
Катя ничего не ответила, притянула к себе и поцеловала в голову. Я потянулся к пачке, тоже достал сигарету. Сначала ей подкурил, потом себе. Она выпустила дым, помахала рукой, разгоняя, и заговорила:
— У тебя уже есть брат, родной. Вот с ним и нянчись. Я тебя для чего позвала, сынок, — я замер, тетка сто лет уже так меня не называла. Но она вроде как не заметила. — Я свою жизнь проебала, так хоть ты этого не делай. На меня смотри и не повторяй моих ошибок. Не проеби свою жизнь как я, и себя не проеби. Я столько всего натворила, теперь вот выгребаю. И знаешь что? Абсолютно заслуженно. И за Дашку эту, и за Андрея. За Шведова с Одинцовым. Я же их использовала, Кит, попользовалась и выкинула, как презервативы. Знала, что они зассут и согласятся Андрея подставить. Даже за девчонку ту, дочку Дашкину, которая в тебя втрескалась, вину свою чувствую. Она бы не родилась, если бы не я.
Я бы тоже тогда не родился. Но вслух не сказал, мы с ней и так это знаем.
— Ты говорила, что защищалась, — захрипел, прокашливаясь. Не мог судить ее, раньше бы смог, но только не сейчас, — что боролась за свою любовь...
— Нет, сынок, не защищалась я, — она скривила губы и покачала головой, — и не боролась. Я за нее цеплялась. Андрею моя любовь была как удавка. Я набросила эту удавку ему на шею и затянула. Я бы попросила прощения у них, у всех. Только не нужно это никому. Им похер на меня, а мне на их прощение похер. От того, что Даша тут поплачет, легче не станет. Мне главное, чтобы ты... — ее голос задрожал, но она справилась, — чтобы ты меня простил. И не бросил. А еще перестал себя топить и дурью маяться...
Я ее не бросил. Дурь бросил, пообещал, что брошу и бросил. Вернулся в спорт, восстановился в универе.
Больше года прошло с того разговора. Катя уехала в Израиль. Для всех она там проходит курс омоложения и оздоравливается. И только мы с ней знаем, что она там медленно умирает. В хосписе. Ей там только обезболивающее колют, чтобы боли не так сильно мучили.
Неделю назад Кате стало хуже. Мне ее лечащий врач написал, я взял открепление в универе и полетел в Израиль. Она уже говорить не может, меня правда узнала. За руку схватила и расплакалась.
Я не собирался возвращаться. Врач сказал, счет идет на дни. Но именно там я узнал, что на Машу объявлена охота.
Уровень вискаря неуклонно снижается, а я все еще до отвращения трезвый. Как будто внутри меня бездонный колодец — ни достать до дна, ни докричаться.
— Ты стал каким-то пустым, Никита, — сказал мне дед Григорий, который Топольский, когда они со вторым дедом принеслись мне промывать мозги. Правда, когда мы одни остались, без Ермолова. — Даже по глазам видно, как будто подменили тебя. Признайся, это она на тебя так влияет, да? Катька?
Не пустым, скорее опустошенным, но разве это касается кого-то кроме меня?
— Она на меня всю мою жизнь влияет, дедушка, — поморщился я, но дед уже завелся.
— Не скажи, Никит, не скажи. Я вот понять пытаюсь, зачем ты так с отцом. Ты же умный парень, понимаешь, какая Катька гадина, как она Андрея подставила. Да если бы я тогда знал, послал бы всех Ермоловых в пешее эротическое. Экспертизу бы затребовал, ДНК-анализ, чтобы доказать, что мой сын там никак не отметился. Заодно кровь его чтобы на наркоту проверили. Это ж какой гнидой надо быть, чтобы такое спланировать. А ты ее выбрал. Как так? Или не понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я.
Я и в самом деле понимал, что Катя стерва и сука. И она сама это знала.
— Тогда почему? Он же переживает!
И это я тоже знал. И еще знал, что отец меня ждет. В чистой теории я в любой момент могу приехать, просто сказать «Привет», и все. Больше ничего не придется исполнять. Но к тому времени мы с Катей уже знали, что она больна. И мне нужно было объяснить так, чтобы дед понял.
— Дедушка, просто Катя это все, что мне осталось от матери, — я подбирал слова, чтобы и правду не сказать, и чтобы они от меня оба отъебались. — У отца есть Дарья, есть новый сын, тем более на вас похожий...
— Ты тоже на нас похожий, — проворчал дед. — Видел бы ты этого малышка, Никит. Максимка — вылитый ты в детстве.
Я постарался сделать вид, что меня это никак не задевает.
— А у нее никого, дед, — сказал тихо. — Я с Катей не потому, что она лучше. А потому что ей нужнее.
Дед вскинулся, хотел что-то сказать, даже воздуха в грудь набрал. Но промолчал, только крякнул. И рукой махнул. Понял или нет, я не спрашивал, по крайней мере больше меня не донимал.
Возвращаться к нормальной жизни было тяжело. Тонуть всегда легче, чем выплывать на поверхность. И падать легче чем подниматься. Но я почти вынырнул, моя жизнь почти стала напоминать человеческую, когда я узнал, что Маша поступила в этот ебучий универ.
О том, что здесь есть тайный клуб, где делают ставки на людей, рассказал Элфи. Он из команды соперников, но это не мешало нам вместе набираться на тусах и трахать девок. Элфи прозрачно намекал, что я могу присоединиться. А я каждый раз съезжал и морозился.
Но когда увидел в списках зачисленных на первый курс Заречную Марию, решил, что у меня дежавю. И что мне нужно срочно перевестись в ее универ. Попасть в тот клуб.
А еще я дико хотел ее видеть.
Меня туда давно звали, причем не рядовым игроком, а капитаном команды. Только я не настолько долбоеб, чтобы менять престижный вуз на намного проще по уровню. Зато теперь выбирать не приходилось.
Впервые в жизни я был рад, что в семье до меня никому нет дела. Не пришлось ни перед кем отчитываться, почему решил поменять универ. Просто поставил в известность. Дедам сказал, что там лучше команда. Кате, что так учеба не мешает тренировкам.
Стать участником тайного клуба оказалось еще легче, чем в лицее учредителем — Катя отдала под мой контроль все свои финансы. Я внес годовой взнос, Элфи за меня поручился. Я, конечно, охуевал от того, что устраивали парни и на что оказались готовы девушки. Но в реале меня давно перестали волновать чужие заебы.
Я твердо усвоил еще в школе: если звезды зажигают, значит это кому-то нужно. Если девушка готова дать всем и сразу, у нее есть своя мотивация. Если у парней есть деньги, всегда найдется кому удовлетворить любую их дурь, блажь и похоть.
И если они хотят играть в Игру, они в нее сыграют.
Мне это не вставляло. Если бы не Маша, я бы вообще не ходил на эти собрания. Но мне нужно было оставаться в курсе событий, так что приходилось присутствовать.
Сам не подписывался на игру, только ставил. И смотрел, конечно.
Не всегда заданием был секс. Здесь играли не в тела, а в эмоции. Страх, отвращение, гадливость. Одной девушке парень, который надел на нее браслет, приказал весь вечер ползать перед нами голой на четвереньках.
И она ползала. За деньги. Ей хотелось последний айфон.
Но никто никого не заставлял, пока Маша не отказала Саймону.
***
С Машей с самого начала оказалось сложно.
Я не хотел, чтобы она здесь оставалась. Но просто прийти сказать, почему ей надо уйти, не мог.
Во-первых, она бы не стала меня слушать. Во-вторых, я подписал ебаный договор с отдельным пунктом о неразглашении. И дело даже не в конских штрафах. Меня бы сразу исключили из клуба, и я больше не смог бы ни на что повлиять.
Я поставил цель — сделать так, чтобы Маша сама захотела уйти. Но она уперлась как упрямый баран, и я ничем не мог ее достать.
Даже Лия, которая нежданно свалилась мне на голову, не помогла. Казалось, этой упертой мышке доставляет удовольствие регулярно макать меня в дерьмо.
Какое-то время ничего не происходило, и я расслабился. Но я с самого начала неправильно оценил расстановку сил среди членов клуба.
Точнее, я их просто недооценил. А еще я ничего не знал о Саймоне.
Этот гнилой душный тип всего лишь занимался вербовкой. Я был шокирован не меньше Маши, когда увидел его в клубе. Я видел, что он крутится возле нее, но на влюбленную пару они не тянули.
А он запал. И когда Маша ему отказала, решил отомстить.
Если бы я знал, что так будет, в тот же день связал и увез к себе. Закрыл в комнате, и пусть бы сидела, пока не вышел срок.
Все равно она сейчас в моем доме, и останется здесь, потому что это единственное безопасное для нее место. Но насколько же все могло быть иначе.
Теперь я сижу у нее под дверью и безостановочно гоняю по кругу одни и те же мысли.
Я не должен был бросать ее в больнице и уезжать в Лондон.
Я не должен был верить Каменскому.
Я не должен был на ее глазах тащить в вип-кабинет сучку, имя которой и не знал.
Я не должен был ебать других баб, представляя, что это Маша.
Как только она появилась в этом университете, я должен был хватать ее в охапку и уезжать. Вдвоем с ней, куда угодно. Я когда-то предлагал ей сбежать, мы сидели в итальянском ресторане, и я на полном серьезе говорил, что пойду работать и буду обеспечивать нашу семью.
Нам было по семнадцать лет, но я тогда был намного толковее и практичнее.
С тех пор я утратил на нее все права. Слишком много грязи на мне налипло, чтобы я посмел ей что-либо предлагать.
Лучше бы у них с Каменским правда что-то было, я бы тогда не чувствовал себя таким подонком. Никому не пожелаю испытать то, что испытал я, когда понял, что никакого, блядь Каменского. Что это я только что сам на глазах у ебанутых ублюдков порвал ту, что дороже всего на свете.
Денег. Друзей. Родителей.
Собственной жизни.
Сколько я представлял себе, как это у нас будет. Потом на дерьмо исходил от ревности, что это не я. А теперь бы все отдал, чтобы это не я был, не я, сука, чтобы только не захлебываться от бессильной ярости к тем, кто это все срежиссировал. Кто устроил. Кто участвовал.
Они все заранее рассчитали. Я плохой актер, у меня не вышло убедительно сыграть похуиста. Саймон меня вычислил.
Этот гондон ждал, когда я уеду, чтобы я не смог им помешать. Он точно знал, останься я здесь, обязательно бы нашел способ вывезти Машу. В конце концов вернул бы им полмиллиона, пусть на это понадобилось время.