Два желания
1
Жить на вершине голой,Писать простые сонеты…И брать от людей из долаХлеб вино и котлеты.
2
Сжечь корабли и впереди, и сзади,Лечь на кровать, не глядя ни на что,Уснуть без снов и, любопытства ради,Проснуться лет чрез сто.
Из цикла «Быт»
Городская сказка
Профиль тоньше камеи,Глаза как спелые сливы,Шея белее лилеиИ стан как у леди Годивы.
Деву с душою бездонной,Как первая скрипка оркестра,Недаром прозвали мадоннойМедички шестого семестра.
Пришел к мадонне филолог,Фаддей Симеонович Смяткин.Рассказ мой будет недолог:Филолог влюбился по пятки.
Влюбился жестоко и сразуВ глаза ее, губы и уши,Цедил за фразою фразу,Томился, как рыба на суше.
Хотелось быть ее чашкой,Братом ее или теткой,Ее эмалевой пряжкойИ даже зубной ее щеткой!..
«Устали, Варвара Петровна?О, как дрожат ваши ручки!» —Шепнул филолог любовно,А в сердце вонзились колючки.
«Устала. Вскрывала студента:Труп был жирный и дряблый.Холод… Сталь инструмента.Руки, конечно, иззябли.
Потом у Калинкина мостаСмотрела своих венеричек.Устала: их было до ста.Что с вами? Вы ищете спичек?
Спички лежат на окошке.Ну, вот. Вернулась обратно,Вынула почки у кошкиИ зашила ее аккуратно.
Затем мне с подругой досталисьПрепараты гнилой пуповины.Потом… был скучный анализ:Выделенье в моче мочевины…
Ах, я! Прошу извиненья:Я роль хозяйки забыла —Коллега! Возьмите варенья, —Сама сегодня варила».
Фаддей Симеонович СмяткинСказал беззвучно: «Спасибо!»А в горле ком кисло-сладкийБился, как в неводе рыба.
Не хотелось быть ее чашкой,Ни братом ее и ни теткой,Ни ее эмалевой пряжкой,Ни зубной ее щеткой!
На вербе
Солнце брызжет, солнце греет.Небо – василек.Сквозь березки тихо веетТеплый ветерок.
А внизу все будки, будкиИ людей – что мух.Каждый всунул в рот по дудке —Дуй во весь свой дух!
В будках куклы и баранки,Чижики, цветы…Золотые рыбки в банкеРаскрывают рты.
Все звончее над шатрамиВьется писк и гам.Дети с пестрыми шарамиТянутся к ларькам.
«Верба! верба!» в каждой лапкеБархатный пучок.Дед распродал все охапки —Ловкий старичок!
Шерстяные обезьянкиПляшут на щитках.«Ме-ри-кан-ский житель в склянкеХодит на руках!»
Пудель, страшно удивленный,Тявкает на всех.В небо шар взлетел зеленый,А вдогонку – смех!
Вот она какая верба!А у входа в ряд —На прилавочке у сербаВафельки лежат.
Из цикла «Литературный цех»
«…Жестокий бог литературы!..»
Жестокий бог литературы!Давно тебе я не служил:Ленился, думал, спал и жил, —Забыл журнальные фигуры,Интриг и купли кислый ил,Молчанья боль, и трепет шкуры,И терпкий аромат чернил…
Но странно, верная мечтаНе отцвела – живет и рдеет.Не изменяет красота —Всё громче шепчет и смелеет.Недостижимое светлеет,И вновь пленяет высота…
Опять идти к ларям впотьмах,Где зазыванье, пыль и давка,Где все слепые у прилавкаУбого спорят о цветах?…Где царь-апломб решает ставки,Где мода – властный падишах…
Собрав с мечты душистый мед,Беспечный, как мечтатель-инок,Придешь сконфуженно на рынок —Орут ослы, шумит народ,В ларях пестрят возы новинок, —Вступать ли в жалкий поединокИль унести домой свой сот?…
Недоразумение
Она была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса,Курчавый и пылкий брюнет.Повеса пришел к поэтессе.В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи:«О, сумей огнедышащей ласкойВсколыхнуть мою сонную страсть.К пене бедер, за алой подвязкойТы не бойся устами припасть!Я свежа, как дыханье левкоя,О, сплетем же истомности тел!..»Продолжение было такое,Что курчавый брюнет покраснел.Покраснел, но оправился быстроИ подумал: была не была!Здесь не думские речи министра,Не слова здесь нужны, а дела…С несдержанной силой кентавраПоэтессу повеса привлек,Но визгливо-вульгарное: «Мавра!»Охладило кипучий поток.«Простите… – вскочил он, – вы сами…»Но в глазах ее холод и честь:«Вы смели к порядочной даме,Как дворник, с объятьями лезть?!»Вот чинная Мавра. И задомУходит испуганный гость.В передней растерянным взглядомОн долго искал свою трость…С лицом белее магнезииШел с лестницы пылкий брюнет:Не понял он новой поэзииПоэтессы бальзаковских лет.