Секретарь парткома майор Павлов пригласил меня сходить с ним в школу. Младшие дети до пятого класса учились здесь в городке, а старшие классы на школьном автобусе возили в школу в Лейпциг. Учителей в школе было четыре. Трое учителей начальных классов, а одна, Нина Ивановна, преподаватель немецкого и английского языков. Когда она протянула руку для знакомства:
— Я — Нина Михайловна, — то я еле-еле удержался от смеха. Маленького росточка, тоненькая, как тростинка. Она больше напоминала девочку-восьмиклассницу. Судя по всему, она привыкла, что ее принимают за школьницу и это ее обижает. — Мне двадцать шесть лет… будет через три месяца.
Светло-коричневая юбка, в цвет туфли, тонкий кремовый свитер — весь этот ансамбль подчеркивали ее стройность, изящество уже сложившейся фигурки. Под свитером вызывающе торчали две сформировавшиеся груди. Туфли на очень высоком каблуке, прибавляли ей рост, делали фигуру еще стройнее. Когда мы стояли рядом, то она практически доставала мне только до погона. Серо-зеленые глаза смотрели с вызовом. Она готова защищать свое право на взрослую жизнь. Мы осмотрели три учебных кабинета, учительскую, «комнату-музей», посвященную Советской Армии и лучшим людям нашего полка.
— Мы надеемся, Вы дадите нам свою фотографию. Мы поместим ее на стенд, — сказала директриса.
— Если заслужу, то повесите, — попытался отшутиться я, но шутка была не понята.
Начатую ею лекцию о необходимости воспитания детей, мне пришлось прервать в связи с отсутствием времени. Я обратился к Ниночке, простите, Нине Михайловне с просьбой, продумать вопрос о проведении занятий у двух групп — жен офицеров и самих офицеров, которые хотят изучать немецкий язык.
— Мы продумываем этот вопрос. С Нового года набираем такие группы, — здесь же сразу сориентировалась директриса.
Директриса и секретарь парткома стали обсуждать новогодние проблемы, а я взял Ниночку под руку, уводя ее за пределы видимости руководящих глаз.
— Нина Михайловна…
— Можете называть меня Нина, — перебила она меня, — а я Вас буду называть Виктор Иванович.
— Хорошо, Нина. Я хочу Вас просить провести ускоренный курс немецкого языка с двумя моими прапорщиками. И, конечно, гонять их, не жалея. Они служат здесь по два года. Что-то уже говорят. Им будет легче работать. Занятия четыре раза в неделю по одному часу. За Ваш труд мы заплатим.
Нина ожидала услышать что-то другое. Может, получить меня в виде ученика.
— Мне не нужно никакой оплаты. Присылайте их ко мне. После Нового года мы приступим к занятиям.
Мы еще поговорили минут десять. На прощание она попросила приходить к ним почаще.
— В школу или к Вам Нина?
Она вспыхнула румянцем, но, подняв на меня глаза, твердо сказала:
— Ко мне, в первую очередь. Может и Вы захотите учить немецкий язык.
Когда я отошел метров на десять и оглянулся назад, Нина стояла еще на крыльце и помахала мне рукой. Я развернулся, размахивая двумя руками сразу. Она такая славная мацепуська. Я ей отправил двух своих прапорщиков командиров взводов — комендантского и хозяйственного. Учить немецкий язык они согласились с радостью.
Прапорщики пришли ко мне с графиком занятий, который мною сразу же был подписан.
— Нина Михайловна передает Вам привет и напоминает, что Вы обещали к ней зайти.
— Идите, работайте, — успокоил я их. — В феврале сдаете экзамен мне. Плохо будете учиться, в мае отправлю в Советский Союз.
— А если хорошо?
— То продлю вам срок еще на два года дополнительно.
— Мы обещаем, шпрехать через полгода будем лучше, чем сами немцы!
С Оксаной мы встречались два раза в парткоме. Уточняли планы мероприятий для личного состава и программу праздничного Новогоднего бала в клубе. С нами совещалось еще большое количество людей. Остаться наедине не удавалось. Незаметно она засунула мне записку в карман: «Постарайся сегодня быть дома в шесть часов вечера». Для полной конспирации записка написана печатными буквами и без подписи. Штирлиц — Юстасу.
В указанное время я был в квартире, а дверь оставил чуть открытой. Оксана зашла и закрыла за собой дверь. Прошла на кухню и села за стол. Я подошел ее поцеловать, но она решительно отвела голову. Я сел напротив нее. Лицо бледное, губы поджаты. Даже руки на столе сжаты в кулаки.