Посмотрел на Волгу, съездил на Татар-базар и Большие Исады (тоже рынок). Посмотрел на шеренги, вновь строящихся девятиэтажек, вместо снесенного деревянного жилья. Там, где росла трава и полынь, встали жилые кварталы. Одинаковые и однотипные. Даже покрашены в один цвет. Сталинские пятиэтажки, давно не крашенные, выглядели старше своих лет. Астраханский Кремль придавал городу самобытность, но Волга показалась мне намного меньше, чем в тех воспоминаниях детства, которые у меня сохранились. Почему-то чувства патриотизма и гордости, при виде родной Астрахани, во мне не вспыхивали. Город и люди вычеркнули меня из своих рядов, когда я отправился в интернациональное плавание. Будучи в чужих краях, никакой ностальгии я не чувствовал. Я задал сам себе вопрос: «Хочу ли я жить именно здесь, после увольнения из армии? Каждый день видеть все более грязные каналы, которые здесь ласково называют канавами, с минимальным количеством рыбы. Видеть скверы из акаций? Скрипеть песком на зубах? Жить и работать в городе, где уже все поделено, распределено и куплено». Конечно, прорвусь. За два-три года займу место в сплоченных рядах местных чиновников. Но даже успешная перспектива чего-то добиться, энтузиазма во мне не вызывала. Да и усмешки моих братьев, родственников, сочувственные вздохи и всхлипывания моей мамы, тоже радости не добавляли. Я уже был, даже в их глазах, «отрезанный ломоть». Надеяться нужно только на себя, на свои силы и мозги. По предварительным планам, я хотел пробыть в кругу своей семьи дней пятнадцать, но уже через семь дней купил билеты в Винницу к родителям Ирины. Еще дней на десять. Дальше в планах Киев. Экзамены и зачеты в институте.
Винница в два раза меньше Астрахани. Но сады, парки, зелень, правда, в связи с осенью, уже наполовину пожелтевшая и облетевшая, создавали особый климат не только погоды, но и взаимоотношения людей. Этот город мне почему-то казался родней и ближе, хотя я здесь не жил. Был проездом. Все-таки для окончательного выбора места жительства, решил в следующий отпуск съездить в Симферополь, Херсон, Николаев, Одессу. Тянуло меня к большой воде. Или море, или большая река. Киев, как место жительства, я в расчет не брал. Мне хотелось жить в сравнительно небольших городах. Здесь совсем другая атмосфера во взаимоотношениях. Но время есть. Можно поездить, а потом уже определяться. А определяться надо. Контузия об этом напоминала постоянно.
Родители жены очень интеллигентно держали меня на дистанции. Да и я не представлял, как я смогу этих чужих мне людей, называть «мамой и папой». Я их звал по имени и отчеству, а они меня — Виктор. Я решил пока пощадить их нервную систему, а поэтому о своих планах, приехать сюда жить и работать, не распространялся. Ирина с родителями постоянно шушукались, а при моем появлении, переводили разговор на посторонние темы. Я в их души влезать не собирался. Ирин отец — Тимофей Митрофанович, инвалид войны второй группы, был без одной ноги. Ходил на протезе. Но каждый год ходил на комиссию, которая проверяла, не отросла ли нога. Убеждались, нога, по-прежнему отсутствует и продлевали вторую группу инвалидности еще на год. Ее мать — Любовь Семеновна тоже инвалид второй группы, но по общему заболеванию. За что конкретно ей дали инвалидность, я понять не мог. У нее болело все, и жаловалась она на все органы. Очень мужественная женщина. Жаловалась только в присутствии зрителей. Когда она считала, что ее не видят и не слышат, то, как правило, напевала веселые песенки. С появлением кого угодно, начинались стоны, разговоры о диких болях и лекарствах.
Через три дня я был переведен в разряд своих, при которых можно не стонать так усердно. Как-то без стука я зашел в комнату, и увидел, как Ирина с отцом рассматривают содержимое довольно большого портфеля. Прежде, чем они захлопнули портфель, я все-таки заметил, он набит деньгами, да и ее отец держал в руках запечатанную пачку двадцати пяти рублевок, которую он быстро зашвырнул внутрь портфеля. Они ждали моей реакции, но я сделал вид, что ничего не заметил. В течение дня я не задал никаких вопросов, не делал никаких комментариев.
Я прекрасно помнил, что мне говорили в Ужгороде Вера и Ксения о том, куда прячет деньги Ирина. Раз жена это скрывает, то это означает наличие своих планов на будущую жизнь. Свои деньги я всегда приносил домой и отдавал Ирине. За исключением тех денег, которые мне дали Ксения и Вера. Кое-что от них у меня осталось. Это кое-что я положил на сберкнижку, которую надежно спрятал. На всякий пожарный случай.
Ночью Ирина, прижавшись ко мне, шептала на ухо: