— А чего тянуть? Читайте.
— Ну, глядите: я ведь к выступлению не подготовлен.
Я залез на стул и мгновенно произнес ему эту басню. Он схватился за голову и округлившимися глазами уставился на меня.
— Где же у вас, — спрашивает, — знаки препинания?
— Я их забыл, — говорю. — Слова помню, а знаки забыл.
Он потер виски, велел мне слезть со стула и взялся за телефон.
— Слушай, Сергей Никанорович, как у тебя с голосами за сценой? — спросил он у кого-то. — Не ощущается нехватки? Я подошлю одного человечка. По-моему, у него прекрасный голос за сценой.
Я услужливо взял у худрука трубку и положил ее на рычаг.
— Рад был познакомиться, друг мой, — сказал он, похлопав меня по плечу. — Артистических данных, простите, у вас никаких. Но это неважно. Главное, что вы тянетесь к прекрасному.
И я, влившись в театральный коллектив, стал вместе с остальными его членами изо всех сил тянуться к прекрасному. Только они тянулись при ярком освещении, на глазах у всего зала, а я тянулся за кулисами и что-нибудь выкрикивал оттуда. С полгода потрудившись на этом невидимом фронте, я сделался популярным голосом за сценой и решил показаться на публике. В одном из спектаклей, когда пришло время голоса за сценой, я выбежал В своем новеньком дакроновом костюме на середину сцены, где герои пили чай, и, подсев к ним, громко крикнул: «Кому вилки, ножи точить?» Исполнители от неожиданности начали ронять чашки, а один из них, по пьесе Константин, а в жизни Павел, чтобы как-то заполнить наступившую паузу, спросил у меня: «А ножи от мясорубок тоже точите?» «Точу», — сказал я, наливая себе чай, который оказался водопроводной водой. «А ножницы?» — не растерялся Константин — Павел. «И ножницы тоже», — успокоил я его, взяв со стола пирожное. «Ну а эти… сабли?» «Можно и сабли», — сказал я, швырнув пирожное на скатерть (оно оказалось бутафорским).
После того как Константин — Павел осведомился у меня насчет рапир, шпаг, мечей, секир и дротиков, занавес закрылся.
— Как ты находишь мой дебют? — с интересом спросил я у Константина — Павла, похлопав его по щекам, чтобы привести в чувство.
Он открыл глаза и тихо спросил:
— Ну, а наконечники для стрел точите?
— Вот чего не точу, того не точу, — признался я.
В своем стремлении выйти на зрителя я был готов смести любые преграды. Режиссер понял это и поручил мне роль королевского стража. Меня нарядили в средневековые одежды, дали меч и поставили у трона королевы. Весь первый акт я не проронил ни слева. Во втором акте мне стало обидно, что все внимание зрителей поглощено королевой и ее придворными. Я встал за трон и сделал королеве рожки. Зрители, конечно, сразу заинтересовались мною. Для закрепления успеха я вернулся на место, скорчил несколько гримас и спел куплет из песни про короля, который «с войны возвращался домой».
Третий акт я простоял в самом темном углу сцены, дыша исключительно через нос, так как королева, оторвав кусок материи от своего платья, запихала его мне в рот.
В четвертом акте я понял, что правды в ногах нет, и, доковыляв до трона, сел рядом с королевой.
— Извините, ваше величество, у меня что-то поясницу ломит, — сказал я ей, с благодарностью возвращая кусок платья. — Да вы сидите: стул большой, места всем хватит.
Но она почему-то обиделась и, отклонившись от текста, велела отрубить мне голову.
Придворные с радостью бросились исполнять волю королевы. Пришлось позорно бежать со сцены и вернуться к своему обычному амплуа.
— Насчет головы там не сказано! — крикнул я голосом за сценой.
ВМЯТИНА НА ПЕСКЕ
Эти мысли застали Ногтева воскресным утром, когда он находился в ванне и намыливал себе голову. Мыльная пена попала в левый глаз и дала двойную нагрузку правому, заставив его смотреть на мир более обостренно и пытливо.
Ногтев неожиданно заметил всю незатейливость окружающей обстановки. Сверху на веревке сох бюстгальтер жены; он наполовину загораживал и без того тусклую лампочку. На стене, болезненно втянув живот, синела грелка. Около белого колена Ногтева плавала похожая на медузу мочалка.
«Что я, собственно, делаю в обществе этих малоблагородных вещей? — ужаснулся Ногтев. — Ну не чудно ли? Сам добровольно заперся в столь малом пространстве, разделся до абсолютной обнаженности и погрузил свое тело в какую-то лохань. Зачем мне это? Для успокоения нервов и поддержания жизненных сил, как говорит жена? Чепуха!» — все более раздражался Ногтев.
Жена встретила его словами:
— С легким паром!
— С каким таким паром! — взорвался Ногтев. — Откуда тебе известно, что он легкий? Или ты его взвешивала? И где он, пар-то, покажи. Дай мне потрогать его руками.