Прости, на этом кончаю. Автобус дальше не идет. Теперь — топ-топ.
Будь здоров — и не кашляй.
Кончив читать, Саша аккуратно сложил письмо и спрятал его обратно в конверт. Как же помочь Володе? Тяжело ему, а еще шутить пытается. Боец... По существу, Володину идею осушения Южного участка скважинами никто сейчас не поддерживает. А что может сделать один человек? Ну, промоделирует процесс осушения, получит все интересующие его параметры. А дальше? Слишком толстую стену нужно пробить. Китайскую стену... А вдруг Володя в чем-то ошибается, правы отец и Боков?
Ох, не вызывает симпатий у него, Саши, этот Игорь Николаевич. Много раз бывал у них дома, и все-таки непонятно, что он за человек. Иринка три года назад втюрилась в него. Все время интересовалась у Саши, как ему Боков, понравился ли. А когда брат в ответ пожал плечами — обиделась. Эх, женщины, женщины... Ладно, как бы там ни было, главное — быть объективным. Боков все-таки кандидат наук, голова. А отец — и подавно... Володя говорит, что отец остановился в своем росте как ученый, очерствел душой как человек. Власть, дескать, портит людей. Володя обижен, его мнение субъективно. Ясно пока одно: нужно добиться истины.
Домой Саша приехал засветло. Отец еще не вернулся с работы. Тетя Фрося, во многом заменившая им всем мать, обвязанная вокруг пояса пуховым платком, в серых растоптанных валенках, засеменила, покряхтывая, навстречу.
— Ну как, Санюшка? Все сдал, поди?.. Теперь, значится, каникулы?
— Все сдал, Фрося. И теперь, как ты правильно заметила, — каникулы, — отозвался тот с улыбкой и, участливо поглядывая на тетку, добавил: — Читал, я, что выпустили новое лекарство от радикулита — реопирин. Дают в аптеке без рецепта. Завтра я тебе куплю.
Фрося замотала головой.
— Обойдусь как-нибудь... Нонче все лекарства — это химия. Одно лечишь, а другое — калечишь. Уж лучше я песочек горячий на поясницу положу... Идем ужинать, соколик.
— Спасибо, Фрося. Не хочу... нет аппетита... А реопирин я тебе завтра обязательно куплю, — Саша подмигнул тетке, — не вешай нос, все будет в порядке! — и направился в свою комнату.
Сняв пальто и туфли, сел за круглый стол у окна, зажег торшер. Стол был завален книгами, папками, тетрадями. Саша взял одну из папок, раскрыл. Там лежал набросок будущего рассказа. Нет, сейчас он ничего не сможет написать. Ни единой строчки. Вдохновение не изнасилуешь. Хотя Чехов прав: если хочешь стать хорошим литератором, нужно быть прежде всего «мастеровым», обязательно писать каждый день. Писать, «пока пальцы не сломаются». Нужно заставлять себя это делать, быстрее набить руку. Все это так. Но если в голову лезут другие мысли, разве заставишь себя писать...
Ему одновременно хотелось и подсобить Володе еще раз, и понять, почему же все-таки отец как специалист отверг поверхностный способ осушения на Южном участке. Он чувствовал, понимал: сейчас как раз приспело то время, когда надо быть последовательным до конца. Иначе потеряешь что-то важное.
Отец пришел поздно. Долго снимал шубу в прихожей, чем-то шуршал. Потом появился в Сашиной комнате, какой-то сгорбленный, угрюмо-сосредоточенный, под глазами — синеватые припухлости. Медленно подошел к сидящему на тахте сыну, взял зачем-то журнал «Крокодил», полистал. Будничным тоном, как бы между прочим, спросил:
— Как экзамены? Все сдал?
— Угу. — Саша покосился на отца: с чего бы такое любопытство? То неделями молчит (обида, видите ли, без его разрешения понесли в газету корреспонденцию!), то первым начинает разговор. Но делает это так, что и дурак поймет: интересует его совсем другое.
— Фрося сказала мне, что ты получил письмо от Володи... Где он, чем занимается?.. Дай письмо. — Петр Михайлович подсел к сыну, ловил его ускользающий холодный взгляд.
А Саша, упрямо склеив широкие губы, молчал. Его бесила такая бесцеремонность отца, тон, бесило, что отец только сейчас спрашивает о Володе.
— Ох-ох, дрогнуло родительское сердце! Какая жалость! — язвительно проскрипел Саша.
— Перестань, слышишь?! Ты... ты не имеешь права так говорить! — Петр Михайлович встал, повернулся к сыну спиной. Запустив правую руку под атласную пижаму, помассировал грудь. Глухо выдавил: — Что ты понимаешь... в жизни, что ты видел? Критиковать все умеют...
На какое-то мгновение Саше стало жаль отца, и мысленно он выругал себя, что был излишне резок, груб, а может, и жесток. Отец-то — один! И его никто не заменит.
Но чувство это почему-то очень быстро исчезло, и он стал прежним Сашей — колючим, насмешливым, наэлектризованным недавним разговором с Сидоренко.