— Гравий в межтрубное пространство засыпали Гречуха и Кротов. Делали все, как говорил Владимир Петрович. Все чин чином... — недоумевал Савушкин.
— Ну, а вы... вы-то сами присутствовали при засыпке?! Это очень важно! — продолжал допытываться Саша.
Оказалось, что Савушкина в то время на скважине не было: он отправился на склад получать смазочные материалы для станка... В конце концов после долгих расспросов, уточнений и сопоставлений Саша выяснил и другую важную деталь: Гречуха тоже отлучался во время смены на несколько часов в поселок — жена у него была в больнице. Получалось, что гравий засыпал один Кротов. В принципе, старая инструкция по оборудованию вертикальных скважин допускала и такой вариант, а новой еще не существовало.
Саша долго «выяснял отношения» с Кротовым, но так ничего и не добился. Поначалу буровик отвечал нехотя, каждое слово из него приходилось буквально выжимать. Но потом, когда Саша начал уточнять, сколько же времени Кротов потратил на засылку, — побагровел, стал «на дыбки».
— Кончай, паря, придираться! Я делал все, как раньше. Сами с брательником пустили «бульку», а теперь хотите на буровиков свалить? Не выйдет! На Ваську Кротова где сядешь, там и слезешь, усек?! Топай отеюдова подобру-поздорову, покуда не звезданул промеж буркал.
— Не очень-то размахивай ручищами, обломать могу!
— Это ты-то, сопля-я?!
— Да, я! — подался весь вперед Саша.
Кротов насмешливо цвиркнул сквозь металлические зубы, но под мрачно-тяжелым решительным взглядом Саши сник и замолчал.
Всю ночь Саша не спал. А поутру, едва рассвело, помчался на Южный участок. У него появилась одна догадка, которую он тут же хотел проверить, не откладывая дела в долгий ящик...
Коллекторский вагончик стоял на прежнем месте — у самой аварийной скважины. Саша выхватил из кармана ключ. От волнения никак не мог попасть в замочную скважину. Отомкнув, бросился к прямоугольным ситам в углу. Так и есть: лежат на том же месте, что и неделю назад. А сверху — желтый кусочек минерала пирита. Как положил — так и лежат. Кротов не просеивал гравий... Вот тебе и причина аварии... А может, он, Саша, ошибается? Нет, нужно еще раз проверить. Человека обидеть недолго...
В жухлой, усеянной палыми иголками лиственниц траве он отыскал место, где лежал привезенный из города гравий для засыпки. Если его просеивали, где-то неподалеку от устья скважины должна быть горка мелкого щебня и песка.
Но сколько Саша не искал, ни щебня, ни песка поблизости не было.
Сашу жгла обида, словно ударили его чем-то тяжелым и грязным.
Кротов долго упирался: наговаривает, мол, на него младший Кравчук, гравий он просеивал! Аж спина до сих пор ноет... Но когда Савушкин попросил его показать место, куда он ссыпал «высевки», — растерялся. Маленькие, как у курицы, глазки забегали. Стал бубнить что-то нечленораздельное о ветре, дожде.
— Не упомню, ей-пра... Кажись, вон у той корявой лиственницы... Нет, не там... Не упомню, робя... запамятовал...
Саша насмешливо сморщил губы. Петрунин метнул из-под белесых бровей недобрый взгляд на Кротова. Еще минута — и он, казалось, ударит буровика. Савушкин и Гречуха в упор, не мигая, смотрели на своего товарища. И лишь Владимир с безучастным видом прохаживался возле вагончика. Какое теперь имеет значение, отчего вышла из строя эта скважина? Сидорова убрали, все заглохло...
— Рвач ты, Кротов! Самый последний рвач! — возмущался, сжимая кулаки-гири, Гречуха. — У тебя на уме только одно: быстрее сделать и больше зашибить. Только и слышишь от тебя: башли, башли... — Тяжело повернулся к ребятам: — Это я виноват, что доверил ему засыпку гравия в скважину. Из-за меня произошла авария!
Савушкин, перекатывая на скулах синие желваки, притянул к себе за борта спецовки Кротова.
— Осрамил бригаду! Вон отсюда, чтоб и глаза мои тебя не видели! — Оттолкнул резко. — Под суд пойдешь!
Кротов инстинктивно поднял руку, защищая испитое, щербатое, как наждачная бумага, лицо.
— Но-но, полегче на поворотах... Скважины бурили неофициально... А из бригады — пожа... Свет велик...
— Уходи, гад, слышишь?! Иначе я за себя не ручаюсь...
Пугливо оглядываясь, Кротов затрусил по тропке в направлении желтых домиков поселка.
Владимир вошел в коллекторский вагончик, опустился на керновые ящики. Во всем теле была странная изнуряющая усталость. И не делал сегодня ничего, и все тело болит, каждый мускул, каждая клеточка, будто вкалывал неделю без продыху в кузнице. Почему?
Он повертел чугунной головой — и неожиданно понял: на разрезе он если и не чужой, то и не свой. Он хочет организовать тут, по его разумению, хорошее и доброе дело, но это еще ни о чем не говорит. Он не знает, чем живут здесь люди. Только ли одной работой? Нет, работа — это еще не все. Далеко не все. Кротову — нужны деньги. Ну а Савушкин? Гречуха? Редкоус? Чего они добиваются, чем дышат? Со многими он встречается: «Привет!» — «Привет!» — и разошлись. Ну, спросит еще иногда, как дела в дренажной шахте, сколько выдали горняки угля на-гора, о погоде перекинется одним-двумя словечками. И все... Ясно одно: аварии могло и не быть. Знай он, что у Гречухи жена в больнице (она ведь чуть не умерла при родах!), сам бы подежурил в тот день на буровой... Ан нет, ни разу даже не поговорил с буровиком по душам. Не снизошел к такой милости. Единоличник. Философ-одиночка... Да, Коля Сочнев был, наверное, прав...