— Простите, Пелагея Антоновна, но кто же все-таки приходил к Ване в последнее время, с кем он играл в преферанс? Может, наведывался кто-либо из дальних родственников, а?
— Да нет, милый, не было у него родственников... ни близких, ни дальних... А в карты он играл с мужиками из его же института... Одного Глеб звать, другого — Семен... Сеня... а третьего — Федор...
Капица одобрительно закивал: старушка ему нравилась все больше.
— А вот девятнадцатого... во вторник вечером... вы случайно не видели, кто к нему приходил?
Пелагея Антоновна вытащила из кармана старенького байкового халата чистый носовой платочек, вытерла уголки губ.
— День энтот помню хорошо... Я тогда пошла к Сысоевне телевизор цветной смотреть — в пятидесятую квартиру. Было это в восемь вечера... Дочь с мужем у Сысоевны в отпуске — в Ялту укатили, с собой и пятилетнего Саньку взяли. Опять же, море, воздух. А у Саньки — гланды...
— Квартира Сысоевны, если мне не изменяет память, рядом с квартирой Волощука?
— Да, так и есть... Ну, попили мы, значит, с нею чаю, покалякали самую малость — и стали смотреть фильм по телевизору...
— Какой, не помните?
— Ну, энтот... как его, про Штирлица... Когда фильм кончился, Сысоевна выключила телевизор, и мы выпили напоследок еще по стакану чаю, с клубничным вареньем... Ступила я на лестничную клетку и вижу, как из Ваниной квартиры кто-то вышел. Свет там горит не все время, ЖЭК поставил это... что щелкает... как его...
— Реле?
— Во-во... Оно самое... Экономия электроэнергии... Так вот, когда я захлопнула дверь квартиры Сысоевны, то увидела, что от Вани вышел какой-то человек. Разглядеть его не смогла, потому как свет на лестничной клетке в этот момент не горел, я даже споткнулась. А потом, когда лампочка сызнова вспыхнула, человек энтот скрылся в кабине лифта. Спину только и узрела...
Сергей передвинул стул поближе к старушке, потемнел лицом.
— А как выглядел этот человек, Пелагея Антоновна?
— Высокий такой... В полосатой куртке... одна полоса белая, другая — красная, а воротник — синий...
— Кого он вам напоминает? Я имею в виду тех, кто ходил к Волощуку... Глеба? Федю? Семена?
Старушка скособочила острые плечи.
— Я же тебе говорю: спину ведь только видела! А они, милый, все высокие — и Глеб, и Федор, и Семен... Вот ежели по куртке судить...
— Ну-ну... — дугой выгнул бровь Сергей.
— Такие куртки я видела раньше только у двоих: у Глеба и Федора...
«Та-ак, неплохо... Глеб — это Сохальский, а Федор — это Милованов...» — Капица встал, прошелся по комнате.
— Скажите, Пелагея Антоновна, ну а на зрение... на зрение вы не жалуетесь?
Старушка хмыкнула, покачала головой.
— Ты, милый, опять сумневаешься, по лицу вижу, — обиженно произнесла она. — А коль сумневаешься, не надо было и вовсе приходить ко мне.
— Видите ли, Пелагея Антоновна...
— Я, любезный, — перебила старушка Сергея, — восьмой десяток уже разменяла, а очков не ношу. Не нужны они мне, понимаешь? И муравьев в лесу самых махоньких без линз твоих вижу, грибы лучше всех ищу... Вру, думаешь?
Сергей смущенно переминался с ноги на ногу.
— Зря вы так, Пелагея Антоновна... Ни о чем таком я не думаю. Не обижайтесь, пожалуйста. А то, что про зрение спросил — так ведь поймите и вы меня: в ваши годы у многих с глазами неважно.
— Это верно... верно говоришь...
— Я очень вам признателен за все! Спасибо!
Андрей Платов любил свою работу.
Делая раскопки, ты находишь ноздреватые, источенные временем фундаменты домов, в которых жили твои предки пятьсот или тысячу лет назад, картографируешь площади и целые улицы, извлекаешь из земли старинные амфоры, искусные фрески, потемневшие кольчуги и тяжелые мечи воинов, напечатанные на папирусах и вымоченных в специальном растворе овчинных шкурах творения знаменитых летописцев. Ты полностью окунаешься в ту далекую, как звезды на небе, эпоху, видишь обширные древние городища и святилища, видишь людей, которые ходили тогда по узким деревянным улочкам, их экзотическую одежду, длинные — до земли — платья; браслеты из слоновой кости, золотые пекторали (нагрудные украшения) на женщинах; бородатых мужчин в холщовых рубахах и лаптях; столы, заставленные глиняными горшками с хлебным квасом и выточенными из березы квартами с хмельной пенящейся медовухой...
«Но все-таки о чем же мечтали люди тогда? К чему стремились, чем жили? Каков был образ их мышления? — не раз спрашивал себя Платов. — Ведь люди эти — мои предки! Я должен знать о них все...»