- Повыпустил голубей молодой царевич Иоанн, - тихо сказал он.
Заклокотал царь, прелютостью наквашен: - Зови тотчас царевича сюда!
Прошел в палату Крестовую, засопел, дожидаючись... Были подписаны стены темным золотом, пол мощен дубовым кирпичом. Лежало полковра: по лазоревой земле -собаки и козы в травах.
Вошел царевич.
- Здрав будь, батюшка!
Удивился Иоанн, прошел гнев.
- Здравствуй, чадушко! Чего нынче ел?
Тихим, бледным голосом ответил царевич: - Уху курячью, утку верчоную, тетерева глухого под заваром.
- Славно ел,- кивнул Иоанн; взвизгнул, вдруг, тонко сказал в нос: - А голубей моих куды девал?
Дрогнул розовый на губе пух. Улыбчиво ответил: - Повыпустил!
Изумился Иоанн: не было ярости. Тут - запотел в руке посох инроговой кости.
Царевич ладонью по волосам провел. (Не любил, коли кто таково делал.) Спросил грозно: - А иных моих голубей тож повыпустишь?
- Повыпущу!
И опять рукой по волосам провел.
Взмахнул посохом Иоанн. Упал царевич. Потекла на ковер злая струечка. Застыл Иоанн, завопил, кинулся поднимать. Потянул за руки - вянут, не бьются голубые прожилки, глухо стукает, назад запрокидывается голова.
Поднялся, завопил опять; никто не откликнулся. Прислушался к сердцу: ворочалась в нем склизкая, скверная немогота.
Полыхал кругом свет-багрец, багряными стали на ковре травы. Лежал царевич и - мертвый - "мудрым смыслом сиял"...
5
Крался Шкурлатов подземным ходом к башне Тайницкой. Были у него в руках железный лом да фонарь.
Где-то послышались голоса. Замер.- Нет никого.
Ухало сердце. Шушукала, звенела гиблая темнота.
Вот и тайник.- Забит дверной глазок медью досчатой. Замок в кольцах проемных крепок... Давно уж на звоннице полдень отбило. Время - Ивашку Драного ждать.
Забродил по ходу Шкурлатов. Пробирался к реке, смотрел, не идет ли замочный мастер. Прошел час. И два. Невмоготу стало.- Покинул в беде Ивашко?
Убоялся царя Драной!
Кинулся к тайнику. Грянул лом.- Гулом пошли своды. Что за диво? будто и не заперт - отполз в сторону засов.
Отворил дверь - в глаза желтый, что пиво, свет ударил.- Стоят в тайнике: Бомелий, дьяк Таврило Щенок, стража; качаются, коптят слюдяные фонари.
Сбили Шкурлатова с ног, накинули мешок, поволокли из полаты. Малость протащили и - метнули на пол каменный. Заскрипели куржавые петли, громыхнул засов, щелкнул замок...
6
Жалобно плакался, стонал в синеве перезвон: погребали царевича. Шел Иоанн за гробом, кланялся по сторонам, бил в грудь кулаком...
Секли у звонницы Петрока Малого людишек: искали на них государевых напойных денег - долги кабацкие.
Не жалели дьяки прутья.-"Пущай народ ноне гораздо терпит,- все легче будет царю горе снесть!" Опасались люди царского гнева, крестились широко, истово. Когда выносили из собора, потемнело вдруг,- солнце за тучу зашло.
Лежал на паперти Миколка блаженненький. Лохмотьишко на нем - клочья в полденежки. Подошел к нему Иоанн.
- Здрав будь, Микола, молишься?
Усмехнулся блаженный, взвел на него очи, полные гнева и слез.
- На тебя дивлюсь, на славного царя-губителя. Уж и великомученик ты, Иван, великомученики и все сподвижнички твои!
Забил бровью царь, быстро пошел прочь. Тут выглянуло солнышко. Жалобно плакался, стонал в синеве перезвон.
ЛЕТУН-РОКОТУН
Распростерся Иоанн перед образом Андреева письма Рублева, с поклонной колодочки трудного чела не подымал.
Вошел боярин-стольничий, стал в дверях: боязно слово сказать.
Не оборачиваясь, говорил Иоанн: - ...Господи! Было у меня с тысячу человек детей; 346 народу побил много больше. Великой я любодей... Нынесына своего загубил...
Тихо сказал боярин: - Государь, дьяк Таврило Щенок на Ивашку Драного челом бьет!
Бил поклоны, качался, будто и не слышал Грозный.
Молвил боярин: - Закричал Ивашко намедни караул и сказал за собой государево слово. А у расспроса показал: сделает-де он с братом Еремкой крылья и полетит, что журавль. И по указу твоему, государь, сделал он летальную снасть, а не поднялся. А стали те крылья - шашнадцать рублей из твоей государевой казны.
Залютёл царь: - Не про смердов Драных казна припасаема! Доправить на них плетьями шашнадцать рублей, а достатки их все продать!
- Еще пришли, государь, из дальних стран богомольцы, про дивные дива сказывают; прикажешь ли звать на Красное крыльцо?
Обернулся Иоанн лицом опухшим, поклонился боярину в пояс: - А как тебя обо мне, убогом, в том бог известит...
Вышел царь в стихаре на крыльцо, сел с боярами на отдыхе. По бокам стыли рынды, знатные люди; внизу - богомольцы-странники.
Спросил Иоанн: - Откуда путь держите, люди божие?
Поклонились все, а один заговорил: - А идем мы селами да деревнями, городами теми с пригородками. Сбираем милостыньку спасенную для ради Христа, царя небесного. Ныне держим путь из города Мсквы. Исполнен есть дивности и лютых кудес город той. Как прошли мы от моря Хвалынскава до моря Синева на летний солнешной восход триста верст,- и в море том вода солона,-стоит подле него гора соляная. Из той горы протекли три реки: река Вор, река Иргиз и река Гем; сия же, до моря не дошед, пала в ночь. Потом легли пески Каракум, река Кеидерлик и река Сарса. Оттоле ж - две тыщи верст лесами дремучими, да еще две тыщи верст-и город Мсква.-Будто горы, там дома превеликие; без коней, огнем железные колымаги движутся; хитро ладят летунов рокотящих, кудесами на воздух подымаются. Там живут без царя,звезде о пяти концах поклоняются; стоят церкви закрыты; над Христовой верой насмехаются...
- Ой, вы, люди божие! --вскинулся Иоанн.- Сеете вы рожью, да жнете ложью! Али посмеяться надо мной задумали? Не может того на свете быть!
Закрестились, закланялись странники: - Воистину видели все то, государь-батюшка! Дана им от бога власть на триста лет...
Тут подняли все головы вверх.
Закрыв солнце, летел над теремами летун-рокотун, сотрясая воздух, трубил страшно. Повскакали, попадали ниц бояре, закрывали стрельцы руками лица. Молча следил Иоанн жужжавый полет; билась за бровями грозная дума.
- Ивашко Драной летит! - кричал народ. Били тревогу... Тут летун-рокотун в небе растаял.
Позвал царь в палаты воевод и бояр.
НА МСКВУ!
Собрался походом Иоанн на Мскву - город лихой и дальный. Пришла конница с Терека, Ногайских степей и Волги, да иных земель многие прибылые люди. Строилось по улицам войско: пушкари, пищальники, опричники и стрельцы.
Ползли на смотр гуляй-города, крытые медной броней, пищали полуторные и затинные, пушки-огненки, гауфницы-волкометы. Торчком стояли кончары, периаты, шестоперы да щиты.
Отслужил царь в Покровском соборе обедню, помолился жарко о даровании победы; потом объявил трехдневный пост.
От Самотека - к Мещанской непроходимою толщей - жирный сухаревский затор.
На развале толкаются, орут, торгуют. Зазывают к пыхтящим жаровникам: "откушать!" Гнусит калека: - Обратите внимание на мои несчастные страдания!
- Я без рук, без ног, меня оставил господь бог. Ради Христа помогите, пожалуйста!
Льется в палатках с рук на руки ситец. Несет дегтем и кожей. Прилип к синему небу - не отлипает пестрозвучный сухаревский гам.
В мясном ряду появились два человека. Были у них синие, будто с холоду, лица. Нелепая, старинного покроя одежда; тесаки и за плечами длинные ружья, словно только что снятые с музейных витрин.
Один из них унес с прилавка баранью ногу. Торговка схватила его за руку: - Неча трогать! Проходи дале!
Встретилась глазами - отпрянула, заголосила: холодная была, как лед, рука. Тут странных людей заметили другие; метнулись прочь, опрокидывая лотки, давя друг друга. Заверещал свисток, закрутила, замела все суматоха. Через две минуты на площади была пустота...
У Петровских ворот в трамвай вошел воин. Его приняли за актера; но постепенно начало тревожить синее, будто с холоду, лицо. Стоявший рядом толстяк посмотрел ему в глаза и от страха умер. Трамвай стал. В давке зазвенели стекла. Все в ужасе бросились бежать...