Шевчук выдернул из гнезда уключину и изо всей силы застучал по борту. Сложив ладони рупором, Борис закричал: «Ого-го-го-го!..» На другой лодке барабанили по скамьям банды деревянными колотушками и тоже кричали на все голоса.
Черные стаи, дрогнув, стали распадаться: одни птицы уходили в глубь моря, к дальним ставникам, другие тянули вдоль берега.
— Видал, фауна природы, — ворчал Лепко, — чуть припоздай, они половину «кошелька» расхватают. Така скаженна птица.
Борис еще не втянулся в работу. У него болят мышцы, не так, как в первые дни, но все-таки еще болят. Руки в ссадинах, ладони стерты в кровь и забинтованы грязным носовым платком. Особенно трудны первые движения, болезненны первые прикосновения к веревкам. Потом ничего, обходится: и спину не так ломит, и ладони вроде не очень саднит.
Байды сближаются, рыба ложится на донную сеть «кошелька», и он наливается тяжестью. Уже видны большие белобрюхие севрюги, они стараются уйти поглубже, но уходить некуда, и они выплескиваются на поверхность, мощно бьют резными хвостами.
Солнце поднимается из камышей и озаряет ставники, байды, склонившихся к воде рыбаков. Лепко прямо руками ловко выхватывает из «кошелька» крупных севрюг и швыряет их на дно лодки. Возвышаясь над всеми, с громадным сачком на длинной ручке, стоит одной ногой на борту Степан Степанович Пащенко, облитый розовым солнечным светом. Он черпает и черпает из «кошелька» рыбу, она сверкает, извивается в воздухе и тяжело падает на дно байды.
Метровые севрюги и осетры, могуче выгибая хребты, высоко вскидываются в лодках. Они удивительно гармоничны и красивы, особенно севрюги с их широкими утиными носами, с длинным торпедообразным телом и гибким, изящно вырезанным хвостом. Рыбаки бьют их колотушками по головам, и они безвольно никнут под ударами, мертво сползая с груды живой рыбы к бортам.
Борис уже привык к тому, что с рыбой тут обращаются без церемоний, но, когда глушат колотушкой севрюгу, все-таки отворачивается.
В сети попалась маленькая, желтобрюхая, будто игрушечная севрюжка. Ее передают на другую байду. Там на носу, закутанная в теплый платок, сидит Аннушка — ихтиолог. Она кладет севрюжку на скамью и прошивает ей спинку капроновой ниткой — метит. Рыбка сначала завивается в дугу от боли, потом покорно вытягивается и лежит тихая, беспомощная. Аннушка бросает ее в воду, приговаривая:
— Плыви, малышка.
Севрюжка не сразу приходит в себя. Несколько секунд колыхается на волнах, как мертвая, потом вдруг, от носа до хвостовых плавников дрогнув, сильно бьет хвостом и стремительно уходит в глубину.
Аннушка живет в бригаде Лепко, в одной комнатке с поварихой Мартыновной. Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства на берегу Азовского моря держит научные посты, которые следят за миграцией рыбы, метят осетровых в раннем возрасте, чтобы потом можно было проследить их пути-дороги.
Вместе с Аннушкой живет дочь, трехлетняя Клара. Отец ее, Аннушкин муж, работает на рыбоводной станции в поселке и часто приезжает на огненно-красном трескучем мотоцикле. В субботу Аннушка с дочкой едут на
рыбоводную станцию. Там у них маленькая комнатушка в длинном, барачного типа, доме.
Рыбаки осмотрели последний ставник и повернули байды к берегу. Борис взялся за весло. Он любил грести. Первые дни весло было тяжелым, рвалось из рук, и он никак не мог угнаться за соседом, особенно если рядом сидел Семен Бутько; этот нарочно брал такой темп, что Борис выдыхался на первых же ста метрах. На выручку приходили Лепко или Пащенко.
— Не пори горячку, не маши, як та мельница, — говорил Семену бригадир.
Бутько презрительно хмыкал, но греб реже.
То было в первые дни, а теперь несмотря на сорванные мозоли, Борис греб уже уверенно и не боялся садиться рядом с задиристым Семкой. А сейчас Бутько рядом не было, он греб на второй лодке, которая шла следом.
На душе у Бориса легко. Море, заштилевшее, голубое под безоблачным небом, ласкало глаз. На носу второй лодки сидела Аннушка, она сбросила на плечи тяжелый платок, и Борис видел ее розовую от солнца щеку и золотистые, на затылке собранные в узел волосы. Тихое море, головка Аннушки, удаляющиеся ставники, сверкающие на солнце весла — все это сливалось в одну цельную картину. И от того, что он видел, что весло не вырывалось из рук и он греб не уставая, на душе у Бориса было светло и празднично.
На берегу рыбу рассортировали, сложили в большие плетеные корзины и погрузили на машину, которая пришла с рыбоприемного пункта.