Вошла Раиса, поставила чайник и потянулась к приемнику.
— Выключи эту симфонию, сейчас пластинки покрутим, у меня есть…
Борис придержал ее руку.
— Подожди, давай послушаем. Это Шостакович.
На высокой ноте, вибрируя, как далекие детские голоса, плакали скрипки. Раиса сидела прямая, напряженная, широко открытыми глазами смотрела на приемник, словно видела его в первый раз. А скрипки плакали с такой проникновенной силой, что сердце разрывалось от горя.
Музыка умолкла, и Борис резко повернул ручку — выключил приемник.
— Ну, как, понравилось? — спросил он.
— Понравилось, — Раиса перевела дыхание. — И откуда ты все это знаешь?
— Я же не первый раз слушаю. Отец любил симфоническую музыку, брал меня на концерты, а когда ужа не вставал, мы вместе слушали по радио.
— Ты любил отца?
— Да.
— Счастливый!
— Какое же тут счастье — он же умер.
— Все равно счастливый: у тебя был отец, ты его любил… Ой, — вскочила Раиса, — про чай-то забыли! Давай пить чай.
Они пили чай с болгарским джемом, потом танцевали под радиолу — топтались на «пятачке» между столом и кроватью. Борис бережно держал Раису за талию, а она клала ему голову на грудь или прижималась всем телом. Тогда у него начинало гулко стучать сердце и потели ладони.
И никуда он в эту ночь не ушел.
Рано утром, с первой машиной, Борис уехал на рыбозавод к дяде. И вернулся рано утром, через сутки. Погода за ночь резко переменилась, от ненастья не осталось и следа. Под голубым небом голубело притихшее море, остатки туч уходили за горизонт.
Раиса будто ждала его: как только он выпрыгнул из кузова, она вышла из дому, помахала рукой и побежала к Борису.
— Идем завтракать, — позвала Раиса, глядя на него сияющими глазами.
— Я уже завтракал.
— Все равно идем.
Возвращаясь от дяди, Борис думал, как ему теперь держать себя с Раисой. Подчеркивать близость — неприлично, делать вид, будто ничего не произошло, тоже нехорошо. Оказывается, ломал голову он напрасно: Раиса никого не стеснялась, не прятала своей радости.
А Борису на людях было все-таки неловко, и завтракать к Раисе он не пошел, особенно когда узнал, что ее мать уже вернулась. Тогда Раиса пошла проводить его.
Они шли по влажному ракушечнику совсем рядом, Борис чувствовал то плечо, то бедро девушки.
— Ты обо мне вспоминал? — спросила Раиса
— Вспоминал.
— Ты не обиделся на меня?
— За что?
— Ну так, мало ли за что. Ты обидчивый.
— Не выдумывай, — Борис улыбнулся. — За что мне на тебя обижаться?
Они присели на выброшенную морем корягу.
— Сыро, — сказал Борис. Снял и подстелил свой плащ.
— Спасибо, — Раиса прижалась к нему, положила голову на плечо. — Ты добрый, женишься — жене с тобой легко будет.
— Смотри ты, наперед все знаешь.
— Знаю. Может, и не все, но много.
Они замолчали, глядя на море. Солнце было еще невысоко, но уже приятно грело спины, комар еще не тревожил, и хорошо было сидеть рядом, у тихой воды, которая еле всплескивала, располагая к лени, к созерцанию.
А над морем шла своя жизнь. Камнем падали на воду чайки, выхватывая рыбу из воды, дрались между собой, отнимали друг у друга добычу — рвали прямо из клюва.
Тут же промышляли вороны. Эти хватали рыбешку когтями. Схватит и низко над водой тянет к берегу. С пронзительным криком вились над воронами чайки, гнали из своих владений. Но сухопутные гостьи снова и снова появлялись над морем. Вот одной удалось выхватить рыбу и дотащить до берега. Но не успела она сесть на землю, как на нее бросились товарки и затеяли драку.
Еще кипело на песке воронье побоище, а от камышей летел к морю новый хищник — коршун. Он сделал несколько широких кругов над водой, спускаясь ниже, ниже, и вдруг, сложив сильные крылья, упал камнем и выхватил блеснувшую на солнце рыбу.
Пока он кружил над водой, никто не обращал на коршуна внимания, но как только он схватил добычу, кинулись на него чайки. Где им, кажется, одолеть такого грозного врага, вот он сейчас раскидает их, размечет и обратит в бегство. Не тут-то было! Чайки атаковали дружно и бесстрашно, прижимая коршуна к воде. Он, еле успевая увертываться от их ударов, шел низко над морем, на бреющем полете, из последних сил рвался к берегу. С трудом дотянул до береговой кромки, и тотчас чайки отстали — их стихия кончилась. Тяжело взмахнув крыльями, коршун поднялся выше и полетел в камыши, держа в когтях рыбу.