Борис сделал за ним следом несколько шагов и остановился в раздумье.
— Семен, — не очень уверенно крикнул он, — я бригадиру скажу!
Семен не обернулся и не ответил.
Борис медленно побрел к дому. «Надо было отобрать у Семки рыбу, — думал он, — и отнести мешок бригадиру. Но ведь он бы не отдал! Значит, пришлось бы с ним драться?»
Подходя к общежитию, Борис уже почти убедил себя, что надо было драться. Но тут в голову пришла мысль: неужели в бригаде никто не знает об этом Семкином вентере? Ведь у всех же на виду, и осматривал он его не темной ночью, а среди бела дня, не таясь.
Лукьян Егорович сидел ла кровати, навалясь грудью на стол, заполнял какой-то бланк.
— Ага, сидай, — кивнул он на табурет.
Борис сел.
— Лукьян Егорович…
— Ага, слухаю…
— Семка рыбу выбирает из вентеря.
Бригадир поднял голову.
— Из какого вентеря?
— Не из нашего. Левей первых ставников какой-то вентерь стоит.
Лепко поморщился, потер небритый подбородок.
— Про тот вентерь мне известно, — сказал он, — то его, Семкин вентерь.
— Как же так, Лукьян Егорович?..
— Ты кажешь, незаконно? Точно, не положено Семкиному вентерю там стоять. — Бригадир вздохнул, поглядел в окошко. — А он стоит… Понимаешь, какое дело: четверо сестер у Семки, мал мала меньше. Мать недужная, и один в семье он кормилец…
— Это, конечно, понимаю, — сказал Борис, — только вот как-то не укладывается… Вот если бы мы в магазине работали, а Семка носил домой сахар, крупу…
— Ну, чего ты равняешь, — перебил Лепко, — то магазин, а то море. Там каждый грамм на учете, а тут рыба несчитанная.
Борис смотрел в пол, ему было стыдно от этого разговора, от своей беспомощности, от неумения сказать что-то веское и неоспоримое, что он в себе чувствовал.
— В общем такое дело, — вдруг переменил тон бригадир, — вентерь тот мы снимем, хай ему трясцы, тому вентерю. Дяде ты ничего не говори…
— Да что вы! — воскликнул Борис, обрадованный неожиданно легкой победой. — Я и не собирался…
— Не подумай — от испугу, — Лукьян Егорович не глядел на Бориса, — из уважения к Пантелеевичу прошу. Скажешь — надо будет ему меры принимать, а то дело невеселое — принимать меры. Мы сами примем. Уразумел?
— Конечно, — ответил Борис. Давая выход радости, встал, щелкнул каблуками и по-военному выпалил: — Разрешите идти?
— Идите, — бригадир посмотрел на него и невесело усмехнулся.
Радость Бориса была недолгой. Вечером он заметил, что в общежитии посматривают на него косо.
Приехал на своем гремучем мотоцикле Генка, Аннушкин муж, как обычно навеселе. И с собой, видимо, он привез выпить, потому что у Семки после его появления глаза замаслились и рыжеватая прядка приклеилась к потному лбу.
Приятели уселись на Семкиной кровати, закурили.
— Скажи, Сема, не перевелись еще сексоты на белом свете? — проговорил Генка громко.
Все услышали и насторожились.
— Не перевелись, — подтвердил Семка, — скризь свой сопливый нос суют.
— А если по этому носу? — Генка двинул кулаком, нанося удар воображаемому противнику.
— Не миновать, — многозначительно отозвался Семка.
Борис, пристроив лампу на край лежанки, поближе к своей койке, читал «Багратиона». Делал вид, что читает — смотрел в книгу и ничего не видел, напряженно вслушиваясь в разговор.
— Когда вентерь-то сымать будешь? — спросил Шевчук.
— Завтра сниму, — ответил Семка.
— Эхма! — вздохнул Шевчук.
Генка подошел к печке, поднял лампу, будто хотел прикурить от огонька, и поставил ее на другой конец лежанки.
Борис поднялся, чтобы поставить лампу на прежнее место.
— Не тронь! — в голосе Генки звучала угроза.
— Почему? — спросил Борис.
— Нам так удобнее.
— Вы же не читаете.
— Я сказал: не тронь, — Генка перехватил руку Бориса и стал выкручивать.
Он был здоров, этот Генка. Борис сопротивлялся, но чувствовал, что долго не продержится. Он стиснул зубы и даже зажмурился от напряжения… И вдруг тиски, сжимавшие руку, ослабли. Борис открыл глаза. За спиной Генки стоял Степан Пащенко, его громадная рука лежала на Генкином плече, и парень медленно пригибался под тяжестью этой руки.
— Ходи отсюда, — Пащенко легко толкнул Генку, и тот отлетел к двери. Остановился было, но Степан Степанович повторил: — Ходи!
И Генка вышел из комнаты.
Пащенко вернулся к своей койке, сел и стал закуривать. Поднял тяжелую голову, посмотрел на Семку.
— Ты настоящих сексотов бачил?
Семка молчал.