Она подошла к нему, положила голову на грудь.
— Я же хотела приятное тебе сделать, а ты кричишь. Не надо на меня кричать, Боренька.
Борису стало жалко ее и сделалось очень стыдно за свою вспышку.
— Ладно, не буду, — сказал он, — ты прости меня, ладно?
Она, конечно, простила. И выстирала ему рубашку и быстро высушила ее над печкой и под утюгом. И проводила его до той коряги, на которой они уже сидели однажды.
Как и вчера, висел над камышами «молодик», только был он сегодня чуть поярче. А на воде лежала узенькая стежка от далекой звезды.
Раиса протянула тонкую руку, сказала:
— Сегодня звезды яркие. И близкие, кажется, рукой достать можно.
— Рукой достать! — усмехнулся Борис. — От тех звезд свет до Земли идет тысячи лет. Понимаешь — тысячи лет! Звезда, может быть, уже умерла: сгорела, рассыпалась пылью, исчезла, ее нет, а она все равно светит нам и будет еще светить долго-долго.
— Чудно как-то, правда?
— Не веришь?
— Да нет, я верю, только в голове как-то не укладывается: свет идет тысячи лет…
— И у людей так бывает, — сказал Борис, — умер человек, а светит тысячи лет. Вот Пушкин — убит в тысяча восемьсот тридцать седьмом году, а книги его читает весь мир. И будет читать долго-долго.
Раиса прижалась к нему.
— Ох, ты ж у меня и умный!
— Прямо умней некуда.
— Нет, в самом деле. Я, когда с тобой, кажусь себе круглой дурой. Ты только не задавайся очень… И лучше я хочу быть — для тебя. Правда! И жалко мне тебя бывает… Только ты не обижайся. Ты такой, что всех будешь учить, как жить. Правильно будешь учить, а все равно тебе трудно придется. Люди не любят, когда их учат, а когда в жульничестве уличают — и подавно.
— Значит, молчать, если неправду видишь?
Раиса не ответила, только вздохнула.
— Ты как-то сказала, — продолжал Борис, — живом только один раз, в том смысле — хватай кто сколько может. А вот отец мой говорил другое. Он говорил, что честных людей много, куда больше, чем нечестных, и надо сделать так, чтобы нечестных вообще не стало. Кроме нас самих, никто этого не сделает. И я отцу верю. Он был, знаешь, какой человек!
— Он у тебя был руководящий?
— Почему руководящий?
— Кем он работал?
— Инженером на заводе.
— Конечно, хорошо, когда все живут честно, только так не получается. Видно, уж мир так устроен, ничего не поделаешь.
— Нет, поделаешь. Жуликов надо хватать за руку.
— Ага, ты его за руку, а он тебя по морде.
— Не так черт страшен, как его малюют…
И он рассказал, как заставил Семку снять незаконный вентерь. Борис не хвастал, не преувеличивал, рассказал, как было. Семка действительно утром снял вентерь и унес его в камыши. Вел он себя после этого спокойно, враждебности к Борису не выказывал. И выходило, что не так уж трудно бороться со злом, только надо бороться, а не смотреть на него сквозь пальцы. Для Бориса это было очевидно, однако Раиса почему-то встревожилась.
— Зря ты с Семкой связался, он тебе не спустит за вентерь.
— А что он сделает?
— Семка хитрый.
— Ничего, обойдется.
— Смотри, Боря…
Тревога девушки передалась Борису: идя в бригаду он чувствовал себя неуютно, опасливо поглядывал на близкие камыши. «Ну, что он мне сделает? — успокаивал себя Борис. — Да ничего не сделает, побоится. Сразу, сгоряча, может, и мог бы что сделать, а теперь уже опасаться нечего».
И он почти убедил себя. Во всяком случае, когда к ногам его подкатилась Тюлька, никакой робости он не испытывал: ночная дорога и сомнения остались позади.
На другой день, после завтрака, Борис вручил поварихе бусы. Она всплеснула руками, зарделась, как девочка, охнула и побежала в свою комнату смотреться в зеркало.
Аннушка подарила Мартыновне косынку, и повариха весь день щеголяла в обновках. Рыбаки подшучивали над франтихой, но она сегодня была неуязвима, ничто не могло испортить ей праздничного настроения. Косой глаз Мартыновны поблескивал победно и хмельно — именинница на радостях пропустила стопочку.
Вечером Бориса пригласили на женскую половину. В комнате уже сидели Пащенко, Шевчук, бригадир и неизвестный Борису молодой мужчина, смуглый, узколицый, черноволосый.
— Познакомьтесь, — сказала Аннушка и назвала гостя: — Алексей Иванович Цыбин.
О Цыбине Борис слышал: старший инженер научно-исследовательского института рыбного хозяйства, он ездил по береговым постам. Рыбаки говорили о нем уважительно, представлял себе старшего инженера Борис этаким пожилым дядей в негнущемся дождевике, в огромных сапогах, меднолицего. А увидел еще молодого человека в узких брюках, в однобортном легком пиджачке и клетчатой рубашке без галстука. На гвозде у двери висели его плащ — вовсе не брезентовый — и коричневый берет.