Мартыновна внесла сковородку с поджаренной колбасой, извлекла на белый свет две бутылки водки и пригласила гостей к столу. Пили аккуратно, понемногу, не выпивка, а сплошное иносказание. Только поварихе Лукьян Егорович налил полный стакан. Мартыновна было запротестовала, но бригадир сказал:
— Именинница, тебе положено.
И она уступила.
Первый тост сказал бригадир, второй — почетный гость Цыбин, третий поручили Борису, как самому молодому.
Борис пил немного и не захмелел, только развеселился, не так, чтобы очень, самую малость.
— Уважаемая Софья Мартыновна, — начал он, — желаю вам…
У Мартыновны по щекам вдруг покатились крупные слезы.
— Ты шо? — удивился бригадир. — Кругом веселие, а ты из очей воду льешь?
— По имени назвал, — сказала повариха, — по имени-то меня когда звали — и не упомню, — и заплакала в голос.
Аннушка стала ее успокаивать, а Лепко тут же дал совет.
— Выпей, Мартыновна, все пройдет.
Повариха выпила и утихла. А скоро и вовсе завила горе веревочкой и пошла плясать. Она бойко выстукивала каблучками, кружась на одном месте, вскидывала руки и клонила голову набок, по-лебединому.
— «И пить будем и гулять будем, — подпевала себе Мартыновна, — а смерть придет — помирать будем…»
— Ну, Мартыновна, — удивился Шевчук, — ну, змей-баба!
А повариха шла на него, вколачивая каблуки в пол:
— «…Ох, смерть пришла, меня дома не нашла…»
И вдруг круто повернулась повариха к Борису, стала возле него и сказала, с вызовом глядя на бригадира:
— Никому его в обиду не дам! Семка из-за поганого вентеря его бить хотел — не позволю. Ты, Егорыч, порядка не наведешь, сама тому Семке гляделки выцарапаю.
Лепко покосился в сторону Цыбина, замахал руками на повариху.
— Тю на тебя, нашла место, где свару затевать! Уже навели порядок, никто Бориса обижать не собирается, не шуми.
Мартыновна погрозила бригадиру пальцем и подмигнула косым глазом.
Лепко отвернулся.
— Погостевали, и довольно, — сказал он, — завтра подниматься рано, — и первый направился к двери.
Борис вышел вместе с Цыбиным. Они закурили и пошли к берегу.
— Вы тут недавно? — спросил старший инженер.
— Месяца нет.
— Ну и как, не тяжело?
— Поначалу было тяжело, сейчас втянулся.
— Это вы сами решили — в бригаде поработать, или дядя посоветовал?
— Сам решил, — сказал Борис, но вспомнил Раису и поправился. — Посоветовали мне, я и решил. А дядя одобрил.
Цыбин нравился Борису: было в нем что-то четкое и твердое — надежный человек.
— С рыбаками ладите? — спросил старший инженер.
— Вроде бы ничего, ладим.
— Это хорошо. Народ тут крепкий, работящий, но не без хитрости.
Подошел Шевчук. Сухое лицо его казалось вырубленным из темного дерева.
— Замечаем мы, Алексей Иванович, — начал он, — рыбы в нашем море вроде бы больше стало.
— Должно быть больше, потому что хищнический лов прекратили.
— Это точно, по науке ловим. Могли бы три плана дать, а наука не дозволяет.
В голосе Шевчука было сожаление.
— Вот, пожалуйста, — обратился Цыбин к Борису, — дай им волю — все до дна вычерпают в три года, а потом зубы на полку.
— Мы против науки не идем, — отозвался Шевчук, — понимаем.
— Раздвоение личности, — усмехнулся Цыбин, — понимают, что рыбные запасы надо восстанавливать, но при удобном случае рвачески выхватывают рыбу сверх всяких норм.
— Что вы, Алексей Иванович, мы больше нормы не берем, — возразил Шевчук.
— Я не о вас, — успокоил его Цыбин.
Бориса подмывало сказать старшему инженеру, что он прав, что вот здесь же, в этой бригаде, среди бела дня брали рыбу из браконьерски поставленного вентеря. Но он промолчал об этом.
— Чудно, — сказал он, — в наше время — и находятся люди, рассуждающие, как тот король Людовик: «После нас хоть потоп».
— Находятся, — подхватил Цыбин, — в разных чинах и званиях, но с одинаковым психологическим изъяном. На моей памяти в Азовском море ловили рыбу хамсаросом, из которого никакая мелочь не уходила. И той мелочью план выполняли, не думая о том, что под корень рубят рыбное богатство. Ни министр не думал, ни бригадир рыболовецкой бригады…
Видно было, что размышлял об этом Цыбин много и высказывал сейчас мысли, продуманные, горько пережитые.
— Что верно, то верно, — поддакнул Шевчук, — шаманку уже не на килограммы, а на штуки считаем.