Денис зашел в вольер и начал прохаживаться с важным видом среди лошадей и их хозяев, которые стремились от них избавиться. Имеется в виду, что люди хотели избавиться от коняшек, хотя старший помощник вполне допускал, что может иметь место и обратный процесс — у некоторых продавцов были такие рожи — мама не горюй. Да и вообще Денис больше любил животных, чем людей — это, если в глобальном масштабе, а так-то некоторые девушки нравились ему даже больше кошек, собак, лошадей и прочих няшных животин, поэтому лошадок, желающих избавиться от некоторых владельцев, он вполне понимал.
Небесный Волк долго не мог никого выбрать — то гниющие копытные стрелки ему не нравились, то кривоногость, то узкогрудость, то бельмо на правом глазу, то еще к чему придерется, но в конце концов его выбор пал на мосластого высоконогого семилетку. С точки зрения старшего помощника конь и конь, а Волк увидел, что и здоровый и выносливый и мосластый и высоконогий и возраст определил. Ну, что тут скажешь? Одно слово — специалист. Потом, после выбора транспортно средства, начался торг с владельцем коня — чубатым, воняющим дегтем и навозом, неприятным типом с бегающими глазками.
— Сколько? — небрежно осведомился Денис, кивая на каурого коня. В ответ чубатый зачастил, как спортивный комментатор перед голом, расписывая действительные и мнимые достоинства жеребца. Старшему помощнику это быстро надоело и он повторил с нажимом: — Сколько!? — Коневладелец наморщил узкий лоб, сделал вид, что думает и выждав, для приличия, несколько мгновений озвучил цифру:
— Сто золотых!
"Сорок максимум! — возмутился Волк. — Я его сейчас придушу!"
"Погоди, — остановил его Денис. — Еще успеешь, если не договоримся!"
— Двадцать, — улыбнулся продавцу старший помощник.
— Сколько!?! — завопил чубатый, немного выждал и видя, что оппонент никак не вопль не реагирует, немного снизил цену: — Девяносто пять!
— Двадцать один, — озвучил новую цену Денис. Чубатый сначала задохнулся от возмущения, а потом снова зачастил:
— Ты сходи посмотри, как он на прыжок заходит! Хорошо заходит! Перед поднимает, зад в сторону при прыжке не уводит! Расчет сам делает! Золото, а не конь! Девяносто!
— Мне конкуром не заниматься, — поморщился старший помощник. — Мне для езды по дорогам общего пользования.
— Чиво!?! — слегка охренел чубатый.
— Хуй через плечо, — ожидаемо отозвался Денис. — Двадцать два золотых и по рукам! Плачу наличными!
— Без ножа режешь! — взвился торговец. — Восемьдесят пять!
— Двадцать три!
— …
— …
В конце концов, минут через десять, сошлись на сорока пяти золотых. Волк и чубатый остались недовольны, причем по диаметрально противоположным причинам — Волк считал, что старший помощник переплатил, а чубатый ровно наоборот, что недополучил экономически обоснованную прибыль, самому же Денису было пофиг — он бы и сто заплатил не торгуясь, но так было бы неправильно.
После покупки старший помощник определил каурого на постой. Имя его он у чубатого не спросил и решил, что конь будет просто каурым. Длительных отношений между Денисом и конем не планировалось — старший помощник после завершения операции по знакомству с артефактами Древних предполагал просто оставить коня где-нибудь, где он быстро найдет нового хозяина, а если дать каурому имя, то это уже будет нехорошо — будет смахивать на предательство, потому что мы в ответе за тех, кого приручили.
Испытывать муки совести Денису не хотелось, поэтому имя конь не получил, зато получил место в своеобразной "гостинице" для лошадей. Старший помощник вместе с Волком осмотрели конюшню, где содержались лошади, оставленные хозяевами на некоторое время и пришли к выводу, что условия содержания животных удовлетворительные. Стойла были просторными, стоки для навоза чистыми, овес в яслях присутствовал и вода в поилках была.
Цена озвученная хозяином бизнеса — лошадиным отельером, как мысленно обозвал его Денис, кряжистым пожилым человеком с колючим взглядом серых глаз, один щит в сутки, старшего помощника устроила и торговаться он не стал, только предупредил, что если будет чем-нибудь недоволен, то кряжистый будет недоволен еще больше.
— Не пугай, — презрительно поморщился кряжистый, — мы под Белым ходим!