— А потом пытался затащить меня в кровать.
ОʼБрайен устанавливает зрительный контакт с девушкой, которая моргает, горящими от слез глазами смотрит в ответ:
— Но он заплакал, — она почти шепчет. — Он так громко плакал, что я подумала, что он рехнулся. Поэтому я стала его успокаивать, ведь, — заикается, — ему так больно.
Дилан не знает, что сказать, какой дать ответ, но глотает воду во рту, сохраняя грубость в голосе:
— Но тебе тоже больно.
Хоуп тяжело дышит, с какой-то злостью смотрит на парня, сжимая дрожащие губы:
— Тогда, вот мой первый вопрос, — голос жестче, чем у собеседника. — Чего ты увязался за мной? — Дилан дергает бровями, прищурившись, отчего его глаза становятся куда темнее. — Тебе меня жалко? Так вот не нужно мне этого дерьма, — её терзает обида, засевшая в груди, чувство горечи во рту, жжение между лопатками, ведь Дилан продолжает молчать. Но смотрит. И, естественно, Хоуп не понять его выражения, не отгадать мыслей в глазах. Ничего. Абсолютная «тишина».
— Я… — что он ответит? Он просто не сможет сказать это. Произнести вслух то, что сам ещё не смог принять, как часть себя.
— Мне было интересно, — серьезно? Дилан говорит тихо. Чувствует себя выжатым фруктом, который высыхает под жарким солнцем. Он устает быстро. Устает от этой неразберихи в самом себе. Устает от Хоуп, ведь проблемы набираются и растут из-за неё. Он. Так. Черт. Устал.
Эмили щурится:
— Думаешь, ты один такой?
— Что? — парень теряется, когда девушка хватает его за руку, сжимая ладонь пальцами:
— Ты не один такой, я тоже кое-что понимаю, — она потирает кожу его руки, хмурясь, как и Дилан, который не дышит, чувствуя, как мурашки бегут по спине. — На вид у тебя грубые мужские руки, — голос Эмили становится тише. — Но стоит прикоснуться, как понимаешь, что кожа гладкая, — смотрит на ОʼБрайена. — С виду ты такой невозмутимый грубиян, но у людей с мягкими ладонями добрая душа, — качает головой. — Ты совершенно не тот за кого себя выдаешь. Так что, ты тоже лжешь мне, — медленно водит пальцами по коже его ладони, и это расслабляет. Обоих. Вся злость потихоньку испаряется в тяжелом воздухе, дыхание приходит в норму, но сердце не успокаивается. Оно, как и прежде, бушует внутри, чертов неугомонный орган, набитый кровью.
— Ты ошибаешься, — Дилан не может принять это. Он должен защищать себя, должен заставить её не верить в собственные слова, ведь он грубый. Он жестокий. Он холодный. Эта ложь так давно стала его правдой. А теперь у парня есть правда, которую он с яростью пытается превратить в ложь.
Ему не нравится Эмили Хоуп. Он терпеть не может, когда она так открыто смотрит на него. Она раздражает, вся она.
Раздражает тем, что права.
Дилан сглатывает, видя, как меняется лицо девушки. Оно слабеет, ведь он продолжает отталкивать её в то время, как она сама сделала первый шаг. Эмили делает то, чего раньше так боялась, а Дилан топчет её словами. Всю её уверенность.
Хоуп быстро моргает, отводя взгляд в сторону, ведь глаза покрывает соленая жидкость. Она не плачет. Но чувствует дикую усталость.
Эмили — не Дилан.
Она больше не может добиваться его доверия.
Отпускает руку парня, не желает больше смотреть на него, видеть его полное равнодушия лицо. Слезает с кровати, быстро приближаясь к двери, и распахивает, выскакивая в коридор, по которому несется вперед, к лестнице, стуча по перилам кулаками. Её злость растет, она течет по венам, превращается в более тяжелые и мучительные, невыносимые эмоции. Девушка так быстро теряет контроль над эмоциями, что от этого становится страшно.
Прямо как в тот день. В ту осень. Много лет назад.
Одно неверное движение, одно неправильно сказанное необдуманное слово — и происходит «взрыв». И Эмили Хоуп больше нет. Есть только Хоуп.
Бежит по коридору к двери, что ведет на террасу. Толкает, позволяя ветру ворваться в дом. Противный мелкий дождь накрапывает, но вовсе не вызывает дискомфорта. Эмили мечется, быстро шагая к гаражу. Ей впервые удается ощутить все до мельчайших деталей, всю перестройку в её сознании, пока то окончательно не померкнет, заперев здравомыслие на замок. Хоуп босиком шагает по траве. Она чувствует. Злость. Ярость. Гнев? Верно. А что вызвало такие эмоции? Ей не сложно понять, узнать причину. Она уже догадывалась, но боялась принять это, как факт.
Ей не безразличен ОʼБрайен.
Но, судя по всему, она ему безразлична.
Но раздражает не это, а его недоверие. Хоуп не может остановиться на какой-то определенной мысли, всё вновь путается, уводит в дремучий лес сознания. Спешка. Шум в ушах. Девушка заходит в гараж, чувствуя, как голос рвется. все эти ощущения… Их бы послать подальше, но Эмили впервые столкнулась с подобным лицом к лицу. Она проникает пальцами в спутанные волосы, убирая локоны с лица. Бродит от угла в угол, пока не дает первый выход эмоциям — размахивается ногой, ударив по шине, что пылится на полу возле машины.
Сражайся.
Она все испортила.
Борись.
Такой тихий голос в голове, не способный заглушить то желание, что рвется наружу. Эмили сгорает внутри. Прижимает ладони к мокрым от дождя щекам, и вонзает пальцы в кожу, сутулясь. Вокруг стены. Замкнутое пространство, без дверей и окно.
Не сгорай.
Крик застревает в глотке.
Шагни обратно за край.
Шагни в пропасть.
Дилан остается в темной комнате, слушая то, как дождь вдруг начинает с новой силой барабанить по стеклу. Смотрит на свои руки, потирая ладони большими пальцами. Хмурится. Мягкие.
Сгорай.
Нет, тебе ещё рано сгорать.
Ложится на подушку, уставившись в потолок. Отгоняет мысли, ведь это всегда было так просто. Ему должно быть все равно.
Всё изгадил.
Переворачивается на бок, глубоко дыша. Смотрит в сторону окна, когда небо внезапно озаряется яркой молнией, после чего вой ветра усиливается, а шум дождя занимает всю голову, проникая через уши.
Но правильно ли он поступил?
Нет. Сомнения. Нет. Уйди из него.
Толкает от себя человека, доверия которого так долго добивался. Нет, Дилан ОʼБрайен не был прав. И самое тяжелое, что он прекрасно это понимает, но, будучи гордым грубияном, ни за что не признается в этом.
Способность одного человека сильно действовать на другого. Дилан считает себя жертвой положения, вовсе не думая о чувствах Эмили. И подобное ему прощается, ведь парень не умеет заботиться о других. Больше не умеет. Но хотел бы научиться. Только никогда в этом не признается. Никому.
***
От лица Дилана.
Вымотанные нервы, уставшее тело после долгой ночной «прогулки», тяжелая голова. Я бы мог избежать этого, просто наслаждаясь каким-то неприятным сном, к слову, сны мне давно не снятся, но сегодняшний день, видимо, особенный.
— Дилан! — голос вырывает меня, поэтому открываю глаза, хмуро уставившись в сторону окна, за которым было черное небо.
— Господи, Дилан! — голос на повышенных тонах бьет по вискам. Щурюсь, медленно присаживаясь, и перевожу взгляд в сторону приоткрытой двери. В коридоре горит свет, и я слышу шаги. Кто-то носится. Черт. Смотрю на пустую кровать Томаса, пытаясь понять, кому принадлежит голос. Горло болит, кашель рвется наружу, лоб горячий, но это ничего. Совершенно.
— Дилан! — в комнату заглядывает Софи, и вид у неё ошарашенный, напуганный, заставляющий меня сразу же отогнать остатки неприятного сна:
— Черт, чего орешь?! — хрипло кричу на неё, прижимая ладонь к шее. Женщина оглядывается по сторонам, будто услышав какой-то шум, после чего смотрит на меня:
— Уже два часа ночи!
— И? — незаинтересованно спрашиваю, потирая шею рукой, а Софи гневается, продолжая кричать: