— Может, всё дело в твоем внутреннем сопротивлении? Было бы проще, если бы ты начал доверять ей. Борешься с самим собой, а потом лишь орешь на всех, ищешь виноватого, в то время как он, — парень сильно тыкает пальцем меня в плечо, отчего приходится сделать шаг назад, — это ты сам, — оглядывается по сторонам, будто думая, что кто-то подслушивает, и вновь смотрит на меня, вдруг шепча. — Просто, — пожимает плечами. — Просто, признай это.
Делаю ещё шаг назад. Если бы я не был болен, то скорее всего принял бы невозмутимое выражение лица, не кричал, а просто ушел искать дальше, но… У меня всё чертовски болит. Не физически. Я болен морально. Отвожу взгляд, продолжая делать шаги назад, дышу громко и хрипло, не могу ударить по уверенным высказываниям Томаса, который сжимает губы:
— Я всё-таки пойду и поспрашиваю в городе. Наверняка кто-то видел, а ты… — замолкает, когда я отворачиваюсь, надевая бейсболку на голову. Мне жарко. Ветер так и бьет по щекам, но мне не хватает кислорода. Грудная клетка не расширяется, чтобы дать мне вдохнуть со всей полнотой. Кашель дерет горло. Ускоряюсь, сворачивая к тропинке, что ведет вниз, к берегу. Сбегаю от Томаса, скрываюсь от его осуждения, которое оседает на языке. Привкус горечи. Прижимаю ладонь к шее, растирая кожу. Болезненные ощущения не уходят, и осознаю, что больше боли приносит не першение. Это ком. Огромный комок в моей глотке. В чертовой. Глотке. Чертов. Комок.
Сжимаю пальцами кожу шеи. Давлю, лишая себя воздуха. Смотрю на грозовой горизонт впереди и спешу к нему. Рвусь на берег, истязаемый своими мыслями, самим собой, своей внутренней войной.
Никакой привязанности. Никаких эмоций. Никакой Эмили Хоуп. Никакого Томаса Сангстера.
Ступаю на каменный берег, тут же тормозя, ведь в лицо бьет соленый ветер. Устало опускаю руки вдоль тела, смотря перед собой, и делаю вздох. Колоть в носу не прекращает. Глаза горят так, будто я провел без сна всю свою жизнь. Черт, а когда я спал вообще? Стискиваю зубы, шмыгая носом.
Вот причина, по которой я обязан держаться. Эмоции. Даешь им выход — и тебя нет. Ты захлебываешься, и я давлюсь. Самим собой.
Я задыхаюсь.
***
Тяжелая мужская рука давит на спину, направляя, указывая путь девушке, которой не важно направление, важно отдаление, всё время повторяющееся действие — шаги. Она не поднимает головы, поэтому не видит морской горизонт. Не слышит, как гремит где-то высоко в черном небе, не слышит, как бушует соленая вода, как дико кричат чайки. Её взгляд направлен под ноги, на скользкие черные камни, но она не видит их. Не чувствует отвратительного запаха табака, что окружает её, впитывается в волосы, под кожу, в ткань тонкой одежды. Не может расслышать хриплый голос, который что-то шепчет ей на ухо, прижимаясь мокрыми от алкоголя губами к коже, касаясь колкой щетиной виска. Пальцами, покрытыми грубыми мозолями, убирает пряди растрепанных волос за ушко, чтобы как следует разглядеть лицо. И улыбка растет на покрытом тонкими морщинами лице:
— Как тебя зовут, малышка?
***
Мне не удается «закрыться». Я иду по берегу, осматриваясь, ловя каждый шорох, но собраться мешает внутренняя буря. Я знаю. Я должен. Но не могу ничего с собой поделать. Но. Я. Должен. Я обязан. Это моя вина. Кусаю ногти, в который раз смахиваю ладонью пот со лба, ведь жар усиливается. В глазницах пожар. В горле першение. Комок, который пытаюсь откашливать, но тот лишь перекрывает дыхательные пути. Спотыкаюсь, теряя равновесие, но успеваю присесть и опереться руками на камни, что сточены холодный водой. Выпрямляюсь, продолжая идти. Просто идти. Уверен, что Хоуп пошла бы сюда. Она пытается спрятаться, когда чувствует, что готова сорваться. Я не должен был привозить её сюда. Она слишком далеко от зоны собственного комфорта. И теперь Эмили начнет метаться, ища его, но не найдет. У неё не выйдет остановиться, и тогда девушка окончательно потеряется в себе.
Я виноват. виноватвиноватвиноват
Она ведь пыталась помочь мне избавиться от груза, хотела, чтобы я поговорил с ней, желала честности, а я дал задний ход. Был напуган. Я напуган до сих пор. Ведь начинаю принимать это. То, что хотелось бы оставить в себе, то, что покрыто ложью моего же сознания. Моя собственная программа выживания дает сбой.
Я должен сказать ей.
Но, что именно? Как именно? Ни черта из этого не понимаю.
Я должен быть один.
Но вытерплю ли теперь? Теперь это труднее, чем раньше.
Я должен…
Останавливаюсь, когда меня ослепляет молния, ударившая в воду далеко на горизонте. Смотрю в ту сторону, ожидая грома, ведь всегда за яркой светлой вспышкой следует сильный удар. И звук раздается. Кажется, я могу ощутить, как трясется земля от удара. Начинает накрапывать дождь. А я продолжаю стоять, рассчитывая, что мой внутренний пожар погаснет, будет потушен разгневанной стихией, но жжение, словно изжога в животе, продолжается.
Вибрация в заднем кармане джинсов. Моргаю, отходя от состояния полного «отсутствия», вынимаю телефон. Сообщение от Томаса:
«я говорил с людьми. Некоторые видели деушку, но не уверен, что они говорили про Хоуп. Здесь все в стельку пьяные, и один мужик, который нехило набрался, сказал, что видел девку рядом с баром „Кемпал“. Я понятия не имею, где это, но он сказал что прямо напротив него маяк. не могу быть уверен, всё-таки мужик еле на ногах стоял. Я попробую найти это место. Здесь повсюду маяки, черт возьми»
Перечитываю такое внушительно большое сообщение от парня, которое полно ошибок, ведь он торопится, перевариваю информацию. Бар «Кемпал»? Он раньше назывался иначе. Это я точно помню, но я никогда там не был. Проходил мимо, но по той улице не шлялся, там ведь одни… Господи, это же часть «ночного города». С какого хера Эмили пошла туда? Поднимаю голову, внезапно ощущая себя лучше. Нет, мне всё ещё тяжело воспринимать окружающую меня действительность, но… Как ни странно, я признаю то, что чувствую поддержку со стороны Томаса. Это до безумия неправильно. Оглядываюсь, разглядывая небольшие здания в стороне города, и перехожу на быстрый шаг, стараясь понять, в какой точке города нахожусь, чтобы начать ориентироваться.
Все правильно. Даже если Хоуп и пошла по берегу, то, верно, она бы, так или иначе, дошла бы до «ночного города». А это не самое лучшее место для внутреннего «успокоения».
Прибавляю шагу, не находя времени ответить на сообщение друга. Черт возьми. Вместо того, чтобы искать человека, я распускаю сопли, убиваясь жалостью к себе. Пошло всё к чертовой матери. Всё, что касается моего внутреннего противоречия. Я устал терпеть себя таким.
Устал думать только о себе.
***
Лампа тусклым светом сохраняет в захламленном разными вещами комнате полумрак. Пыль витает в воздухе, через разбитые окна слышен прибой, значит, море рядом. Эмили стоит на месте, вдруг осознавая внутри себя, что идти ей дальше некуда, а это неправильно. Она не должна стоять на месте. Она должна двигаться — вот, в чем суть её программы. Кажется, именно эта проблема становится спасением. Хоуп немного поднимает голову, разглядывая треснувшие стены, по всей видимости, здание старое. Она начинает чувствовать запахи: табак, море, алкоголь, сырость, старость. Все обваливается на неё резко, голова идет кругом. Пальцами ощущает холодное стекло — ей протягивают бутылку. Эмили опускает на неё взгляд, поворачиваясь лицом к незнакомому мужчине, который опустошает свою банку пива, вытирая рукой губы:
— Потерялась, да? — его голос отвратительно сладкий. Хоуп не смотрит на него, взгляд замер на уровне шеи мужчины. В животе образовывается натянутость, неприятная, будто струны, которые от напряжения растягиваются сильнее и вот-вот лопнут, начнут рваться. Девушка приоткрывает дрожащие губы, испустив выдох, полный отчаяния, ведь она не помнит. Не помнит, как оказалась здесь. На автомате начинает искать в голове воспоминания. Она ищет Дилана внутри себя. Эмили помнит, как ушла из его комнаты, но больше — ничего.
Она в тупике. Поэтому вернулась.
— Не бойся, я помогу тебе, — мужчина улыбается. Эмили видит только его губы, растянутые, тонкие, мокрые, но выше взгляд не поднимает. И без того ясно — она его не знает. Стоит столбом. Сжимает пальцами бутылку, и вздрагивает, опустив напуганный взгляд в пол, когда мужчина касается пальцами, обтянутыми грубой кожей, её шеи. Медленно скользит по ключицам, вызывая неприятные мурашки на теле. Эмили испуганно пищит, зажимаясь, ведь он спускает одну лямку её майки, сжимая тонкое предплечье. Вонзает короткие ногти, принося боль, но Хоуп молчит, терпит, а в голове начинает разрастаться паника. Взгляд мечется по полу, поднимается к полкам и тумбочкам, к хламу вокруг неё. Мужчина прижимает мокрую ладонь к её щеке, заставляя поднять голову, смотрит прямо ей в глаза, добиваясь зрительного контакта: