Томас не отвечает.
Но может ли он понять Дилана? Нет. Никому в полной мере не почувствовать то, что грызет парня внутри. Н. И. К. О. М. У. Дилан одинок в своей боли. Опускает руку, пряча телефон в карман кофты, и шмыгает носом, потерянным взглядом мечется по пустому пляжу в поисках самого себя, но натыкается лишь на острые камни и скалы. Шум воды не расслабляет. Дилан не поддается попыткам стихии усмирить его, заделать дыру в груди, через которую рвется ветер. Пустой.
Ещё пара шагов ближе к воде — и ОʼБрайен садится на мелкие камешки, сгибая ноги в коленях. Ставит на них локти, стуча одним кулаком по костяшкам другого. Эта странная необходимость поговорить с кем-то.
Дилану ОʼБрайену нужен кто-то. Прямо сейчас. Дергает сигарету в руках, моргая, смотрит в сторону горизонта, моля о скором приближении ночи.
Темнота его верный товарищ.
***
Кружка горячего кофе стоит передо мной на столе, но я не поднимаю руки, продолжая держать их на коленях. Смотрю на мать, которая продолжает выдавливать из себя улыбку, вертится по кухне, после чего, наконец, садится напротив, грея холодные руки о чашку с чаем:
— Надеюсь, тебе по-прежнему нравится кофе? — начинает задавать обыденные, полные простоты вопросы, на которые у меня нет желания отвечать. Если бы она была рядом всё это время, то знала бы. На моем лице нельзя прочесть никаких ярких эмоций. Чувствую себя опустошенной, разбитой. Жажду, чтобы мать чувствовала нечто похожее, но женщина явно в приподнятом настроении. Она облизывает накрашенные губы, рассматривая меня так долго и внимательно, будто не видела меня продолжительное время:
— Волосы опять отросли…
— Давай без этого, — перебиваю. Грубо с моей стороны, но мне не под силу ждать и терпеть эти пустые фразочки. — Где ты была? — задаю вопрос в лоб, ожидая, что мать смутится, растеряется, но ничего из этого не происходит. Она всё так же улыбается, вздыхая, прежде чем дать ответ:
— Я была в Нью-Йорке.
— С отцом? — хмурюсь.
— Эмили, — теперь перебивает мать. Она смотрит на меня, сжимая губы, но улыбку не скрывает. — Я не могу пока сказать тебе, где твой отец. Пойми. Доктор сказал…
— Что за доктор? — у нас никак не налаживается здоровый диалог. Мы перебиваем друг друга. Женщина откашливается, всего на секунду опустив взгляд на мою кружку:
— Твой лечащий врач, — на этот раз я молчу, ожидая с особым трепетом дальнейших слов. — Понимаешь, я боюсь говорить больше. Доктор сказал, что мне стоит привести тебя к нему, и тогда он сможет понемногу выдавать тебе информацию и…
— Выдавать мое прошлое? — неприятная усмешка рвется на лицо. Фыркаю, отводя взгляд в сторону. — Мои воспоминания? Так? У меня, — запинаюсь, пытаясь понять, — какие-то серьезные проблемы с памятью?
— Что-то вроде того, — неоднозначно отвечает мать, отпив немного своего чая, чтобы смочить сухое горло. — Он просил быть осторожней в общении. Думает, что резкое возвращение некоторых воспоминаний может плохо сказать на твоем психологическом состоянии.
— Что в моем прошлом такого ужасного, что я могу сойти с ума? — сарказм. Я впервые ощущаю такую злость, а главное не держу её в себе, демонстрируя собеседнику.
— Дело не в этом. Ты наверняка заметила, что до некоторых пор будто жила иной жизнью, так?
— Поверь, — ещё один смешок. — Заметила.
— Так вот доктор хочет постепенно возвращать тебя к нормальной жизни, но для этого нужно время. Я не могла вернуться только потому, что ты всё это время считала, что я дома, что я рядом, — мать сглатывает, видя, что мои глаза стеклянно блестят. — Эмили, я боялась, что могу ухудшить ситуацию.
— Как давно ты не живешь со мной? — останавливаю эти пустые оправдания, скрипя зубами от обиды. Вижу, как женщина опускает взгляд, прерывая наш зрительный контакт, и вновь отпивает чая, раздумывая над ответом слишком долго, поэтому повторяю вопрос, давя на неё:
— Как давно я живу одна, мама? — выделяю обращение, и оно, кажется, окончательно сносит улыбку с лица женщины, которая вновь смотрит на меня. Надеюсь, ей хорошо видно мое выражение лица, ибо я не просто в ярости.
— Я уехала… Три года назад, — говорит четко, громко, чтобы я расслышала точно. У меня перехватывает дыхание. Моргаю, качнув головой, и открываю рот, не в силах что-либо выдавить из себя:
— Значит, я живу здесь одна в созданной собой же иллюзии идеальной семьи целых три года? — не могу не смеяться с этого безумия. — Господи, что за…
— Ты не понимаешь, — мать явно пытается не задевать какую-то тему, поэтому умело обходит её. — Твоя болезнь начинала прогрессировать, и доктор побоялся за меня. Он предложил мне уехать на время лечения, тем более это не было такой большой проблемой, ведь ты могла разговаривать с пустотой, в то время, пока я стояла позади тебя. Ты уже начала жить своей жизнью, в своей реальности, буквально не замечая меня, — она повышает тон, напрягая голосовые связки. Кусаю губы от обиды, отводя взгляд в сторону. Опять. Женщина судорожно вздыхает, но не успевает вставить слово, ведь успеваю заговорить первой:
— Почему ты игнорировала мои сообщения?
— Ты не писала мне три года, Эмили, — начинает оправдываться, но меня не перебить:
— Я — твоя дочь, — тяжело дышу, уставившись на женщину, внешний вид которой выдает её чувство вины передо мной.
— Ты… — она запинается. — Ты писала не мне.
— Чего?
— Мой телефон я оставила у доктора. Он следил за твоим состоянием, поэтому ему было необходимо какое-то общение с тобой, и он…
— Я, по-твоему, кто — крыса подопытная? — повышаю голос на мать, которая вжимается в спинку стула, сглотнув от испуга. — Что ещё за чертово наблюдение? Чем я таким больна? Почему мой организм начал отвергать мои же воспоминания? С чего вдруг я стала видеть мир иначе? Почему строила иллюзию другой реальности, а?! — сама не замечаю, как слова начинают литься изо рта сплошным потоком. Возмущенно смотрю на мать, ожидая объяснений, ответов на все эти вопросы, но это лишь малая часть того, что я хочу знать. Женщина кусает губы:
— Зайка, я поведу тебя к доктору, он обещал, что поможет тебе, — уверяет, и я почти верю ей, но внутренний голос вновь обрывает слова матери:
— А ты мне кто?
— Эмили… — она прижимает ладонь ко лбу, прикрывая веки, но я не думаю останавливаться:
— Кто ты? Ты оставила меня здесь на три года. Деньги, я так понимаю, ты иногда привозила, потому что, откуда они ещё могли взяться? Ты платила за свет, газ и воду, но в начале осени перестала это делать. Ты даже не позаботилась приехать лишний раз и проверить, как я здесь? «А вдруг моя дочь всё вспомнила и теперь сидит одна в этом темном доме и плачет, ведь не понимает, что происходит в её чертовой жизни?!» Нет? — щурюсь, поддаваясь вперед головой, чтобы заглянуть в глаза матери. — Такое на ум не приходило? — нервно улыбаюсь. — Что ты мне тут заливаешь? А?! — кричу. Мой голос, что всё это время сидел в груди, прорывается наружу, доводя меня до хрипа. — Ты не думала обо мне! Сидишь передо мной, пытаясь выставить себя жертвой ситуации. Хочешь жалости и понимания с моей стороны? Да кто ты такая?! — поздно. Мои эмоции не сдержать. Глаза уже болят от скопившихся горячих слез. — Ты вернулась только из-за звонка этого «святого» доктора?! Ох, я пожму ему руку при встрече!
— Эмили! — мать повышает голос в ответ, качая головой. — Я хотела, как лучше. Я хотела помочь тебе, ведь ты… — затыкает свой рот.
— Что? — привстаю, опираясь ладонями на край стола. — Что «я»?!
— Ты агрессивна! — выпаливает мне в лицо, так же резко встав со стула. Молчу, изучая её лицо отсутствующим взглядом, пока женщина переводит дух, вытирая пот с лица салфеткой:
— Пойми. Ты настроена против всех, но мы пытаемся помочь тебе.
— Моё отрицательное отношение к другим можно объяснить, — шепчу, стискивая зубы. — Ты не знаешь, но меня всё это время унижали в школе. Об меня ноги вытирали. А где была моя дорогая мамаша? Мне некому было пожаловаться, не у кого попросить помощи, спросить совета. Так что не смей говорить мне, что я неправильно отношусь к окружающим, мама.
Она смотрит с тоской мне в глаза, пытаясь скрыть свой тяжелый, полный обречения вздох: