— В любом случае, я постараюсь помочь тебе. Мы пойдем к доктору, ты его наверняка помнишь, я часто тебя водила к нему в детстве, — быстро выговаривает предложения, сбивая меня с мысли. — Всё будет хорошо, зайка, — тянется ко мне рукой, но отступаю назад, отходя от стола, и с прежней обидой смотрю на мать. Все сказанные слова совершенно не оправдывают её. Сложно принять иную реальность, поняв, что та жизнь, которой ты живешь последнее время, — всё это лишь плод твоего воображения.
Женщина медленно опускается обратно на стул, вновь улыбнувшись:
— Давай лучше пока отложим эту тему. У нас ещё много времени будет, но только с доктором Харисфордом, — сжимает чашку с чаем пальцами. — Мы так давно не виделись, лучше расскажи мне, как ты… — заикается от неуверенности, ведь я слегка наклоняю голову на бок, смотря на неё, как на, честно сказать, настоящую дуру. — Как ты здесь? У тебя появился друг, да? — пытается заставить меня выйти на контакт, но я не хочу говорить о Дилане. Только не с ней. Всё, что касается нас — это моё, личное. Не для ублажения её ушей.
— А что насчет отца Шона? — резко срывается с языка. Выражение лица матери моментально меняется. Она приоткрывает губы, выдыхая, а я вскидываю головой, изогнув брови:
— Как тебе такая тема для разговора с дочерью, которую бросила на три года одну? — понятия не имею, зачем делаю это, но её молчание убивает, разжигает внутри меня не просто злость. Нет. Это нечто большее, сильнее, чем прежде. Чем когда-либо. Резко смахиваю кулаком кружку с кофе со стола, не уделяя внимания тому, как вздрагивает мать, сжимая свою чашку. Посуда бьется о пол, и громкий звон отдается в ушах эхом, пока разворачиваюсь, направляясь вон в коридор.
Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя ужаснее, злее. Никогда меня не переполняли столь дикие ощущения. Эмоции. Ноги проваливаются сквозь ступени лестницы, по которым еле взбираюсь вверх, хватая воздух губами, словно это перила, которые помогают мне удержать равновесие. Выхожу на второй этаж, быстро перебираю ногами, мчусь в комнату. В свою. Обратно. Невольно понимаю, что мне гораздо проще находиться одной в этом огромном доме, чем знать, что где-то здесь ходит, спит, ест моя мать. Радости от её приезда не осталось.
Закрываю дверь, начиная бродить по темной комнате. Буквально полчаса назад я чувствовала себя на седьмом небе, полчаса назад мое душевное спокойствие было в порядке. Полчаса назад здесь был ОʼБрайен.
Вздыхаю, опуская руки вдоль тела, больше не могу держать их возле лица и растирать горячую кожу щек ладонями. Шагаю по чистому паркету, тормозя у стола. На спинке стула висит красная кофта, которую так и не забрал парень. Хмуро моргаю, медленно оборачиваясь. Непреодолимое желание течет по венам, заставляя сердце биться с новой скоростью. Опускаю взгляд на тумбу, что стоит у моей кровати, и подхожу к ней, пальцами нащупав округлую железную ручку. Открываю верхний ящик, тут же замечая сверкающий в темноте предмет. Острый предмет. Тихо дышу, боясь своих же мыслей, ладонью щупаю гладкую поверхность кухонного ножа, уверенно сжав его рукоятку. Поднимаю к лицу, разглядывая себя в отражении. Еле, но заметны мои глаза. Оборачиваюсь, бросив тяжелый взгляд в сторону распахнутого окна — последний факт, связывающий меня с реальным миром, и шагаю к нему, прижимая одной рукой нож к груди.
Курить травку и пить алкоголь — не мой способ «забыться».
Беру штору за плотную ткань, бросив взгляд на темную улицу, озаренную светом фонарей, и задвигаю, погружая комнату во мрак.
У меня свой метод.
***
Первый день, когда всё пошло «не так»
Холодное, облачное утро не должно вызывать удивления, и уж тем более такого странного отвращения у той, которая изо дня в день лицезрела далеко не «радужную» погоду через стекло окна своей комнаты, сидя в полном одиночестве, будто взаперти. Но сегодня Эмили Хоуп начинает всё чувствовать иначе, относиться к обыденным вещам по-другому, не так, как раньше, не так, как привычно для неё самой. Она просыпается позже. Эмили просыпает первый урок, хотя обычно ей трудно проспать дольше, чем пять часов за ночь. Она не отдает этому факту внимания, она совершенно не заботится о том, что что-то в её внутренних часах резко меняется. Краски перед глазами темнеют. Красная кофта, которая еще вчера казалась яркой, что аж приносила неприятные ощущения глазам, теперь висит тусклая, не привлекающая внимания, не вызывающая былого трепета в груди. Эмили чувствует холод ногами, кожей голых рук, но не собирается накидывать одежду. Преобладание синих, серых, голубых тонов перед глазами вводит её в тоску, но нужно двигаться. Девушка кое-как одевается, натягивая на себя кофту Дилана, не смотрит на себя в зеркало, прежде чем покинуть комнату с бледными стенами. Шагает по темному коридору, не заглядывая в комнаты по бокам, ведь в одной из них сидит мать. Женщина не распаковывает чемодан, и эта незначительная деталь о многом говорит. Она краем глаза замечает дочь, пока протирает пыль со своего рабочего стола:
— Доброе утро, зайка, ты сегодня… — замолкает, прижимая мокрую тряпку к груди, так как Эмили молча проходит дальше, даже не бросив один из своих разгневанных взглядов в её сторону.
Хоуп спускается вниз на первый этаж, и подавляет чувство голода, проходя мимо кухни, с которой пахнет тостами. Девушка подходит к входной двери, быстро распахивая, и не щурит веки, лишь слегка морщась, когда бледный свет падает на белую кожу. У калитки никого нет. А она ждала? Может, Дилан и стоял здесь, но посчитал, что девушка ушла раньше, поэтому направился в школу. Но ему-то откуда знать точно?
Эмили сует руки в карманы кофты, медленно, лениво шагает к тротуару, так же не торопясь. Её впервые не мучает то, что она опаздывает, то, что учитель в ярости будет приставать и донимать её до конца урока, то, что на неё подаст жалобу преподаватель, первый урок которого она проспала. Эмили Хоуп всё равно. Впервые. Она не радуется облачному небу, не прислушивается к ветру, что путает её волосы, не улыбается, слыша крики чаек и не представляет, закрыв глаза, как бродит вдоль берега, вдыхая аромат соленой воды. Эмили не делает, как раньше. Но точно знает, что именно такое состояние — состояние полного душевного «отсутствия», ощущение серости вокруг и болезненного равнодушия — это и есть — она. Она такая. Будто вот оно — то, чего ей так не хватало, чтобы почувствовать себя собой. Вот та самая часть пазлов.
Эмили Хоуп впервые не опускает взгляд. Она смотрит перед собой даже тогда, когда навстречу идут люди. Её больше не заботит то, как они смотрят на неё, ведь она не смотрит на них. Социума вокруг — не существует. Хоуп живет своей жизнью, в своей реальности. И теперь она понимает, что именно таким образом выживала всё это время. Все эти три с лишним года, пока её мать спокойно себе «отрывалась» в Нью-Йорке. Девушку не должно заботить мнение остальных, ведь никого, кроме неё самой, в её жизни нет. И быть не должно. Именно. Истина настолько проста, что Эмили поражается, как не могла раньше понять это.
У школьных ворот толпятся «куряги», видимо, звонок с урока уже был. Хоуп не опускает глаза, голову держит прямо. Смотрит перед собой, игнорируя голоса и смех, игнорируя шум и отвратительным дым сигарет, игнорируя взгляды и неодобрительные смешки. Игнорирование — её путь к нормализации жизни. Девушка не чувствует тяжести на плечах, не ощущает потребность в кислороде, ведь впервые может дышать полной грудью в общественном месте. Поднимается по ступенькам, оказываясь в переполненном подростками широком сером коридоре. В хаотичном порядке люди бродят от угла в угол, общаясь, но Эмили даже не думает обходить, даже тех, кто идет прямиком ей навстречу. У неё есть выбранный путь — она будет следовать ему. Какого черта Хоуп должна пропускать, уступать дорогу? Эмили никому ничем не обязана. Никто не обязан. Каждый человек способен познать одну единственную правду — всем на всех плевать. Если тебе кажется, что кто-то беспокоится о тебе, то забудь. Это не показуха, это вынужденное волнение, забота, которая должна быть, потому что так правильно. И истина в том, что Эмили должно быть всё равно. Она никак не реагирует, когда видит в толпе Дилана, который замечает её, толкая людей, чтобы выбиться вперед: