Основная и, пожалуй, единственная в настоящее время база, на которой Госторг и Комитет севера могли и должны были бы объединить свои усилия, туземное оленное хозяйство, остается неиспользованной.
Колгуев - совершенно исключительное место для оленевода.
Холодные, колючие ветры Баренцова моря насквозь, из конца в конец, продувают остров. Жесткая трава лежмя-лежит под напором шипящих порывов. Но эти порывы, бич русаков, живущих на острове, спасение для оленей. И эти порывы, играющие роль единственного озонатора колгуевского воздуха, рано или поздно будут использованы.
Но мне не легче от живительного свойства холодного ветра, резкими короткими ударами бьющего со стороны бушующего за кошками моря. Суконная куртка - плохая защита от суровых вздохов старого Борея. Надо спасаться в избу.
В больничной горнице жарко до духоты. Видимо, калории, затраченные мной на рубку дров, дали обильные всходы в печи, истопленной руками самого Блувштейна.
Засыпая, я слышу заунывный вой ветра в трубе. Сквозь тонкие щели в тройных рамах пробивается мышиный писк резких порывов.
В нос ударяет резкий запах раздавленного клопа. Вероятно, это первый нечаянный мазок на моей простыне за сегодняшнюю ночь. К сожалению, не последний.
2. В ЦАРСТВЕ КУМКИ
Колгуевская больница никогда не переживала такого оживления, как со времени нашего приезда.
Днем и ночью мы только и занимаемся приемом гостей. С примусов не сходят чайники, так как, надо отдать справедливость колгуевцам, даже русакам, пить чай они отменные мастера. О самоедах я уже не говорю. Их способность поглощать чай просто феноменальна, особенно у женщин. Полуведерный чайник приходится подогревать дважды, чтобы угостить четырех человек. Однако не следует думать, что в качестве угощения здесь можно отделаться одним чаем. Чай - это только прелюдия к угощению, выставляемому людьми, приехавшими "с парохода". Основное - это водка. Все взоры устремлены на твой багаж, все разговоры вертятся около того, сколько у тебя водки.
Приезжий, не поднесший "кумку" гостю, погибший человек, если он имеет в виду не только сделать какое-нибудь дело с туземцами, но даже просто извлечь от них какие-нибудь сведения.
Уже на другой день после того, как мы высадились на берег, тундра, по-видимому, знала о нашем прибытии. Начали приезжать гости.
Лихо подкатили к крыльцу три первые нарты. Через минуту в комнату вошли и три первые гостя: Ека, Макся и Неньця. Входят робко, застенчиво, смотрят исподлобья.
Я еще не в курсе тем, которые могут заинтересовать самоедов; гости сосредоточенно молчат. Так же сосредоточенно и молча пьют чай. Пьют его неимоверно горячим и очень быстро. Жадно откусывают большие куски сахара.
Пытаюсь занять гостей барометром.
- Вот аппарат, который говорит наперед, какая погода будет.
Молодой самоедин поглядел, видимо, из желания не обидеть хозяина и снова принялся за чай.
Старик даже не стал смотреть и пренебрежительно махнул рукой.
- Твоя аппарат врет. Цисы эта, а цисы засегда врет. Наса чум цисы был, так засегда один время казал.
Мой барометр он принял за часы, а в часах его, по-видимому, уже разочаровал какой-то ломаный будильник, невесть каким ветром заброшенный в тундру. Я попробовал все же объяснить ему:
- Нет, друг, это не часы. Это совсем другая штука. Она не время говорит, а говорит, какая погода вперед будет: завтра, послезавтра.
- Ты, парень, брось, все равно такая штука врет. Кто могу сказывать, какая погода перед будя?
После этого я уже не делаю попыток занимать гостей нашими диковинками.
Молчаливое хлюпанье и чавканье длится десять, пятнадцать, двадцать минут. Наконец Макся решается прервать молчание. Маленький, щуплый, он, застенчиво улыбаясь, выдавливает из себя еле слышно:
- Хоросa цай.
Помолчав, точно подумав, так же робко замечает:
- Сахар хоросa.
Двое других, соглашаясь, кивают головой. Я решаю использовать это начало и завязываю разговор.
- А разве у вас нет чая и сахара?
Макся смущенно опускает глаза и, ни на кого не глядя, цедит:
- Какой цай? Не стала цай, не стала сахар.
- Почему не стало?
- Агент мала давал.
- Так ты, наверно, промысла не сдавал, вот агент тебе и не давал.
- Какой промысла, нет промысла. Так давать нада.
- Почему же нет промысла?
- Зверь не стала. Зверь больсевик стала. Хоудe ягу, aу ягу.
- И не будет aу потому, что вы яйца весной у них обираете, откуда же aу будут?
- Яйца как не обирать, что кушать будем?
- Так ведь лучше подождать, пока птица будет. Лучше большую птицу съесть, чем маленькое яйцо.
- Как не луцце.
- Так зачем же яйца берете?
- А как не брать?
- Так ведь ты же сам сказал, что лучше большая утка, чем маленькое яйцо.
- Как не люцце. А если яйца не брать, что кушать будем? Понимаешь ли, нет ли?
Я вижу, что это сказка про белого бычка, и перевожу разговор.
- А вот куроптей у вас тут много должно быть. Госторг промысел ставить будет.
- Хоудe ягу. Нет куроптя.
- А куда же он девался?
- Хоудe больсевик стала, не стала на Колгуе.
- Что же по-твоему большевики плохие люди?
- Зацем плохой? Нет плохой. Говорю только, больсевик глупой. Нам тенег нада, сахар нада, сипун для пой нада, цай нада, водка нада. Понимаешь ли, нет ли?
- Понимаю, конечно, вам все это и привозят.
- Какой привозят... мало привозят.
- Ну, сколько тебе чего надо? У тебя какая семья?
- Моя какой семья, малой семья - не есть, aнцы два есть, больше нет.
- Старики есть?
- Ягу.
- Ну так сколько же на тебя, женку и двоих детей чего нужно в год?
- На год? Сахар два сотня килограмма нада; цяй два десятка килограмма нада; мука десять мешок нада. Агент не дает столько. Мала дает, сей год сахар шестьдесят сотня (160) килов давал, цяй пятнадцать килов давал. Мала... Вон больсевик больница строил. Зацем больница, ты мне кази? Больница много тенег стоил. Тенег нет - больница есть. Пустой дело. Водка тозе нет, как мозна? Глупой больсевик.
- Постой, друг, ты что-то врешь. Ведь у вас на острове свой совет?
- Свой.
- Свой председатель?
- Свой претатель. Я сам, парень, замеситель претателю.
- Заместитель председателя?
- Ну да, замеситель.
- Так вы же сами должны говорить, что вам нужно, чего не нужно. И разве к вам не приезжали русаки объяснять, как совет работать должен, почему надо больницу строить, почему теперь водки нет?
- Как не приезал, приезал. Многа приезал. Самый больсой начальник из самой больсой исполком приезал Сидельник его прозывают.
- Синельников, что ли?
- Ну да, Сидельник, он. Приезал, собрание делал. Много говорил. Наса говорит, самоетький совет делать нада, а сам наказал секретарем Павлика выбирать. Мы выбирал, руки поднимал. Как мозна не выбирать.
Рассказчик стал, повидимому, оживляться, но тут его перебил по-самоедски сосед, седой как лунь старик. с изборожденным глубокими морщинами лицом.
- Ну да, как мозна не выбирать, коли Сидельник наказал. Сидельник многа говорил. Наказал водки пить не нада. Церковь ходить не нада. А только врал все парень. А зацем самоеду пьяный не быть? Не, врес, парень, нас не омманешь. Сидельник наказывал самоетьку обцеству в церковь ходить не нада. Многа врал Сидельник. Он сам чум никогда не емдал. Павлик посылал. Павлик тут у нас секретарем зимовал, все на чумы емдал, водку вместе пили. Павлик хороса видал, какая наса жизнь, что самоеду нада. На другой раз, когда Сидельник приезал, опять собрания делал, Павлик тозе говорил. Сидельника крепко ругал. Сидельник велел другой секретарь выбирать. Мы руки поднимал. Как мозна не поднимать, коли больсой начальник из самый больсой исполком наказал. Казал Павлик водку пивал, с водки помирать будем. А только, парень, нас не омманешь. Русаку водка, а самоедам больница? Так не ладна, парень.