— Что?
Он рассказывает ей. Они говорят еще немного, а затем Барбара говорит, что хочет рассказать о премии Пенли матери и отцу.
— Перед этим сделай для меня одну вещь, — говорит он. — Спустись в старый кабинет отца, где я работал над книгой, и найди оранжевую флешку. Она лежит рядом с клавиатурой. Сможешь это сделать?
— Конечно.
— Подключи ее и отправь мне папку с пометкой PIX, P-I–X. Мара считает, что издатели захотят вставить фотографии в середину книги, и, возможно, они захотят использовать их и для рекламы.
— Для твоего тура.
— Да, если только ковид не уйдет, это, вероятно, будет виртуальный тур через Зум и Скайп.
— С удовольствием сделаю, Джей.
— На одной из них фотография Биограф-театра с надписью «Манхэттенская мелодрама» на вывеске. В «Биографе» застрелили Джона Диллинджера. Мара думает, что это будет отличная обложка. И Барбара…
— Что?
— Я так рад за тебя, сестренка. Я тебя люблю.
Барбара говорит, что чувствует то же самое, и завершает разговор. Затем она плачет. Она не помнит, была ли она когда-либо столь счастлива. Оливия говорила ей, что счастливые поэты обычно бывают плохими поэтами, но сейчас Барбаре на это наплевать.
2 июля 2021 года
Бонни просыпается, испытывая жажду и легкую головную боль, но ничего похожего на симптомы похмелья, которое почувствовали Хорхе Кастро и Кэри Дресслер после пробуждения. Для них Родди использовал инъекцию кетамина, но перешел на валиум для Эллен и Пита. Дело не в том, что они страдали по утрам, это его вообще не волновало, а в том, что посмертные образцы показали зарождающиеся повреждения клеточной структуры в грудной клетке и лимфатических узлах Кастро и Дресслера. Слава Богу, это не затронуло их печени, печень является центром регенерации, но поврежденные лимфатические узлы всё равно вызывали беспокойство. Повреждение клеток в них может привести к загрязнению жира, который он использует для своих артритных рук, а Эмили — для левой ягодицы и ноги, чтобы успокоить седалищный нерв.
Можно найти множество применений мозгу скота Харрисов, а также таким органам, как сердце и почки, но самое главное — это печень, поскольку именно потребление человеческой печени сохраняет жизненные силы и продлевает жизнь. Конечно, человеческая печень для этого должна полностью пробудиться, и это пробуждение вызывает телячья печень. Человеческая печень, безусловно, была бы еще эффективнее, но для этого пришлось бы каждый раз похищать двух человек: одного для донорства печени, а другого, чтобы накормить ею перед забоем, и Харрисы решили, что это слишком опасно. Очень хорошо подходит телячья печень, которая на клеточном уровне близка к человеческой. Свиная печень еще ближе, ДНК практически неотличима, но в случае со свиной есть опасность заражения прионами. Риск ничтожен, но ни Родни, ни Эмили не хотят умирать с прионами, разъедающими дыры в их ценных мозгах.
Бонни ничего этого не знает. Она знает только, что ей хочется пить, и у нее болит голова. Еще одна вещь, которую она знает наверняка: она — заключенная. Клетка, в которой она находится, судя по всему, расположена в конце чьего-то подвала. Ей трудно поверить, что она находится под аккуратным викторианским домом профессоров Харрисов, но еще труднее не поверить в это. Подвал большой, освещенный люминесцентными лампами, свет которых был приглушен до успокаивающего желтого свечения. Пространство перед клеткой — голый, чистый бетон. За ним лестница, а за ней мастерская, в которой стоят станки, названий которых она не знает, но, кажется, совершенно очевидно, что это электроинструменты для резки и шлифовки. Самый крупный предмет в дальней части комнаты — металлический ящик со шлангом, уходящий в стену рядом с небольшой дверью. Она предполагает, что это система отопления и кондиционирования воздуха
Бонни садится и массирует виски, пытаясь унять головную боль. Что-то падает на матрас, на котором она проснулась. Это одна из её сережек. Другой, похоже, уже нет, вероятно, ее сорвали или оторвали во время борьбы. А борьба была. Она смутно помнит, как шла вдоль фасада заброшенного здания, шатаясь и отчаянно пытаясь удержать сознание, чтобы убежать, но Родни схватил ее и потянул обратно.
Она смотрит на маленький золотой треугольник — конечно, не настоящее золото, но симпатичная вещица — и запихивает его под матрас. Отчасти потому, что одна серьга ничего не стоит, если только ты не пират или гей, пытающийся выглядеть элегантно в баре для одиноких, но также и потому, что три угла острые. Это может пригодиться.