Она останавливается, рассматривая Дирфилд-парк через дорогу. Большая часть его — мечта ландшафтного дизайнера, но здесь, на краю улицы Ред-Бэнк-авеню, деревья и кусты растут в диком виде, и зелень пробивается сквозь кованый забор, захватывая пространство тротуаров. Она замечает одну интересную вещь: грубый уклон вниз, почти овраг, увенчанный каменной плитой. Даже с другой стороны улицы Холли видит, как обильно она расписана надписями, так что там, наверное, собираются подростки, возможно, курят травку. Ей кажется, что с нее открывается хороший вид на эту сторону проспекта, включая авторемонтную мастерскую. Она задается вопросом, не было ли там детей в тот вечер, когда Бонни оставила свой велосипед, и вспоминает о тех, кого она видела бездельничающими на парковке у «Дэри Уип».
Она натягивает сапоги, заправляет в них штаны и идет вдоль передней части здания — мимо трех подъемных гаражных ворот, затем мимо офиса. Она не надеется что-либо найти, но кто знает. Достигнув угла, она поворачивается и медленно возвращается, наклонив голову. Нет ничего.
«Теперь самая трудная часть», — думает она. — «Самая отвратительная часть».
Она начинает подниматься по южной стороне здания, двигаясь медленно, отодвигая ветви кустов и глядя вниз. Там лежат окурки, пустая коробка сигарет «Типарилло», ржавая банка от пива «Уайт Кло», древний спортивный носок. Она видит что-то белое и набрасывается на него, но оказывается, что это треснувшая свеча зажигания.
Холли сворачивает за угол и начинает пробираться сквозь кусты, которых становится еще больше. У некоторых из них красноватые листья выглядят подозрительно маслянистыми, и она рада, что надела перчатки. Велосипедного шлема нигде нет. Она предполагает, что его могло выбросить далеко за сетчатый забор позади магазина, но, вероятно, она все равно увидела бы его, потому что там тоже пустой участок.
У переднего угла здания что-то блестит в глубине тех подозрительно маслянистых листьев. Холли отодвигает их в сторону, стараясь, чтобы ни один лист не касался ее обнаженной кожи, и берет в руки серьгу-клипсу. Золотой треугольник. Конечно, не настоящее золото, а просто импульсивная покупка в магазине «Ти-Джей Макс» или «Айсинг Фэшн», но Холли чувствует прилив волнения. Бывают дни, когда она не знает, зачем она выбрала эту работу, а бывают дни, когда она знает точно. Этот — из последних. Для уверенности ей надо сфотографировать клипсу и отправить ее Пенни Даль, но у Холли нет сомнений, что эта серьга принадлежала Бонни Рэй. Возможно, она просто сама отпала — такое бывает с клипсовыми серьгами, — но, может, ее сорвали или оторвали. Не исключено, что в борьбе.
«И велосипед», — думает Холли. — «Его не было сзади или около одной из боковых сторон. Он был спереди. Я не думаю, что Браун и риелтор пробирались сквозь кусты, как я только что». По ее мнению, есть только один вариант, где это имеет смысл.
Она крепче сжимает серьгу, пока не чувствует, как ее острые углы впиваются в ладонь, и решает вознаградить себя сигаретой. Она стягивает перчатки со смайликами и кладет их на коврик машины. Затем она прислоняется к переднему колесу со стороны пассажира, желая, чтобы ее никто не видел, и закуривает. Куря, она рассматривает пустое здание.
Заканчивая сигарету, она тушит ее о бетон и убирает в жестяную коробочку для кашля, которую она держит в сумке в качестве переносной пепельницы. Проверяет свой телефон. Пенни прислала фотографии дочери. Их шестнадцать, включая ту, на которой Бонни на велосипеде. Эта интересует Холли больше всего, но она пролистывает и остальные. На одной из них — Бонни и молодой человек (вероятно, Том Хиггинс, бывший парень) прижали лбы друг к другу и смеются. Они сняты в профиль. Холли пальцами увеличивает изображение, пока не видит только сторону лица Бонни.
И там, в мочке ее уха, сверкает золотой треугольник.
3
Холли уже гораздо лучше справляется с общением с незнакомцами — и даже допрашивает их, — чем когда-либо, но идея предстать перед этим смеющимися, болтающими без умолку парнями у «Дэри Уип» навевает неприятные воспоминания. Это напоминает ей о травме, если называть вещи своими именами. В средней школе такие парни бесконечно дразнили и высмеивали ее. И девушки тоже, у них были свои собственные проявления ядовитой жестокости, но Майк Стердевант был наихудшим. Майк Стердевант, который начал называть ее Джибба-Джибба, потому что она, по его словам, джибба-джибба-бормотала. Ее мать разрешила ей сменить школу — «О, Холли, я допускаю», — но остаток своих кошмарных лет среднего образования она жила в страхе, что это прозвище будет преследовать ее, как неприятный запах: Джибба-Джибба Гибни.