4
Этот день был особенно знойным. Уже к девяти часам стало так жарко, что Инна, работавшая на открытом столе, перебралась в рабочую палатку: доски стола сильно нагревались и было горячо рукам.
— Подвинь-ка свой ящик, Борис, и подоткни палатку, — попросила Инна. Она установила у входа еще один ящик-стол и села спиной к Борису.
Он доволен. Когда Инна рядом, он чувствует в себе какую-то радостную наэлектризованность, и простые, короткие фразы, которыми они изредка обмениваются, содержат в себе больше смысла, чем кажется.
В палатке душно, но зато не жжет солнце. Он работает без рубашки, в одних брюках. Сидит на большом плоском ящике и, уперев планшет в другой ящик, рисует. В левой руке у него наконечник копья — изъеденный ржавчиной, погнутый кусок железа, похожий на сухой ивовый лист, только побольше. Он с удовольствием макает острое, тонкое перо в тушь и потом, легко и смело касаясь пером ватмана, то тонкой, то жирной с нажимом линией набрасывает контур копья, намечает грани, штриховкой, закорючками и просто кляксами передает объем и фактуру. И постепенно на плотной бумаге появляется второе копье, с теми же конопатинами в железной массе, с той же кривизной граней, но чуть красивее, чище и острее настоящего. Закончив рисунок, он отодвигает планшет и, склонив голову, любуется им. Ему приятно рисовать все эти вещи. Это стыдно для настоящего художника, и потому он скрывает это. Здесь, в лагере, он рисует те же наконечники стрел и копий, глиняные шершавые черепки, склеенные из них, реставрированные сосуды, подковы и костяные проколки, какие он видел на стеклянных полках шкафов в музее.
В палатке становится все душнее, от нагревшейся материи, как от железной печки, идет тепло.
— Слышишь, подоткни бока у палатки, — повторяет Инна.
— Сейчас, — говорит он. Он кладет планшет на ящик и выходит наружу.
Солнце поднимается все выше. Ослепительно жарким светом оно заполняет небо. Ощущая обожженной спиной жесткий, сухой жар солнца, он старается поскорее поставить распорки. Под стенками образуются щели. Но прежде чем вернуться в палатку, он долго смотрит на холм, на потускневший лес, на табачное поле.
Откуда они берут влагу, эти большие шершавые листья табака? Земля сухая, потрескавшаяся… Правда, верхние листья сникли, но нижние — плотны и упруги…
— Так лучше? — возвращаясь на свое место, спрашивает он.
— Лучше. Хоть ветерок потянул. Борис, — вдруг оборачивается Инна, — мама у тебя большого роста, сердитая?
— Почему ты так думаешь?
— Кажется… На стенах у вас, наверно, много картин, фотографий разных, и окна высокие и темные, во двор?
— Окна как раз светлые.
— Ну а другое правильно? Вообще город у вас мрачный. Запах в квартирах какой-то особенный… В Москве не так.
— А ты что, жила в Ленинграде?
— У меня муж ленинградец.
— Ты замужем?
— Нет. Развелась, слава богу.
— Давно?
— Два года.
— Так одна и живешь? — Он спохватывается, но Инна обернулась и внимательно смотрит на него. На лице у нее какая-то непонятная улыбка.
— Одна живу. Так веселее.
И опять они работают молча. Он рисует. Она чертит. Еле слышный горячий ветерок тянет снизу в палатку, чуть колеблются травинки на полу…
— А ты любишь кого-нибудь? — спрашивает она.
— Любил.
— Ха-ха-ха… «Любил». Кого же ты любил?
— Девушку одну.
— И сейчас любишь?
— Нет, сейчас не люблю.
— Почему?
Опять молчание.
Солнце приближается к зениту. Полдень. Самый зной. Вокруг нет деревца, нет тени. Гудящая в висках тишина и жар. Обнаженный холм накален жесткими лучами, парусина палаток вот-вот вспыхнет и сгорит невидимым бледным пламенем. О металлические углы, чемоданов и вьючных ящиков, о лопаты и топоры можно обжечься. В такую жару овцы перестают пастись, сбиваются в кучи и опускают головы в тень, себе под ноги, и стоят не двигаясь.
— Принеси воды, — жалобно просит Инна.
— В жару пить — еще хуже.
— Подохну. Пятьдесят градусов, наверно. — Инна кладет голову на руки.
— Не больше сорока.
— Хочу на льдинку к пингвинам.
— А на раскоп не хочешь?
— На раскоп не хочу. Вот к Григорию если…
Тушь густеет и черным блестящим пятном присыхает к блюдцу. Он подливает в него воду, разводит пером высохшую тушь.
— Сейчас пойду к водопаду, — мечтательно говорит Инна, — разденусь и залезу в воду. Сяду и не вылезу до вечера. Пошли вместе?