Иными словами, конечно же, как уже говорилось, я люблю не только глухие, но и зрячие стены, со всей их разнообразной лепкой, отделкой, со всеми этими наличниками, пилястрами, горизонтальными и вертикальными тягами, карнизами, капителями, гуськами, сухариками, а главное, с их стройными шпалерами окон, светящихся или, напротив, так и сяк отражающих в мельтешащих стеклах светлое небо и противоположные виды. Конечно же, прекрасно, когда все эти виды легко проникают в людские жилища, когда людские жилища залиты светом глубокого неба или даже, тем более, лучами восходящего, заходящего или расположенного в зените светила.
Да, все это так, жить без них невозможно, и все же, еще и еще раз повторю: не слишком ли суетны все эти зрячие стены, не слишком ли все влетает у них в одно и тут же вылетает в другое окно? Где им, этим суетным стенам, затаить, запомнить надолго все, что видят они и слышат?
И совсем иное — с глухою стеною…
Взять опять же хотя бы вот эти мои двадцать метров. Так, вроде бы несколько перекрывших друг друга временных обойных слоев, штукатурка, кирпичики, тут след разобранной печи, там гулко звучащая при случайном ударе или тем более при специальном постукивании пустота заброшенного не так давно дымохода… Но сколько при этом в них, в метрах этих, смиренного, скромного, немого достоинства, сколько созерцательно-поэтической мудрости, сколько знают, сколько таят они про себя — эти самые стены — жизненных перипетий и пыла родственных чувств, сколько запечатлено ими взрывов страстей, приливов любви и отчаяния хотя бы одной-единственной, отдельно взятой семьи…
О, не вовремя одернутый и отвлеченный мною читатель! Если вы все еще терпеливо стоите, вперившись в избранную вами стену, то, представив себе то обилие нисходящих и восходящих вдоль стены этой воздушных потоков, все те бессчетные ветры, что зиму и лето, круглый год то есть, снегами и иными осадками, так же как пылью и гарью, секут и скребут ее многострадальный штукатурный покров, представив, как все внешние трения эти с течением времени электризуют поверхность стены и, следственно, всю ее незримую толщу, — представьте себе, наконец, что эта почти гладкая плоскость, что эта не слишком глубокая толща, что этот сверху донизу секущий разрез всей внутренней конструкции здания в то же время сквозь время секущий разрез множества жизней и судеб. Не знаю, как там и что и с помощью каких хитрых полей и каких электричеств запечатлевает все это толща обыкновенной кирпичной стены, но, верьте не верьте, смейтесь не смейтесь, она помнит, хранит, она за-печат-левает.
Ну что ж! Для полноты картины здесь можно было бы обратиться к народному опыту, открыть тот драгоценный, единственный в своем роде словарь и заглянуть в него на слово «стена». И тогда бы мы там почерпнули уйму мудрых и ценных высказываний на тему стены…
Можно, конечно, заглянуть в этот словарь, но и так-то я, видимо, почти запутался в этих нагороженных стенных лабиринтах. По-видимому, и на этот-то раз я выбрал слишком кружную дорогу, и на этот раз слишком, по-видимому, издалека подхожу к той, по сути, единственно нужной мне на данное время стене.
А стена эта, к которой я так трудно стремлюсь, как ни странно, хотя и глухая, но не дикая глухая стена, напротив, излишне культурная, вся размеченная рядами фиктивных окон, пилястр и прочих в данном случае бессмысленных лепных украшений, стена эта действительно играет в моей жизни особую роль.
Конечно, здесь имеет значение и то, что изрядных размеров стена эта, к тому же хитро смещенная под некоторым углом к себе самое, отвесно почти на всем своем протяжении обрывается в воды канала, что она — глухая стена эта — стена не жилого случайного здания, а задняя глухая стена крупного, особого назначения здания, что в воды канала почти отвесно обрываются на всем своем протяжении глухие зады одного из славнейших сценических зданий.
Но конечно, не в размерах, убранстве и знаменитости суть всего дела. Суть дела в том, что вдоль этой глухой, но не дикой стены по набережной как раз той протоки, в воду которой так живописно она обрывается, проходила когда-то основная тропа, основная артерия всех наших в широком смысле родственных связей; что в некотором небольшом сравнительно радиусе от этой стены рассеяны были все наши довольно-таки многочисленные и, как часто бывает, порой сильно, а порой и не слишком-то сильно друг к другу благоволившие родственники; и суть дела в том, что целые облака и туманности разнообразнейших чувствований и переживаний, всех этих сложностей любовных, родственных и свойственных связей, противоречий, конфликтов, нашедших одна на другую страстей, а порой даже, что там таить, и упорной вражды, всех этих сердечных страстных биений и спазм, радостей, горя сосредоточились, скрылись, запечатлелись когда-то в этой дивной стене, вошли, так сказать, в ее плоть, в ее будто бы бесчувственный камень.