С самого начала его неотступно преследовала невидимая гибель, а место рокового шага никто не мог указать.
"Мировую историю делают по ту сторону здравого рассудка",-подумал гость... Как можно объяснить рассудком, что он, сын австрийского таможенного чиновника Шикльгрубера - стал Гитлером.
На реке всплеснулась рыбина, и по березе на той стороне, качаясь, пошли световые волны-соцветия радуг.
На секретном сборе окончательного решения о наступлении на юге еще не было принято. Гитлер колебался: дух его леденел в ужасе. Достигнет ли когда-либо Москвы, или все победы исчезнут, как эти световые волны на березе?.. Его удавят.
Охрана оберегала его жизнь и была надзором тайного, с фанатически упорным здравым рассудком: оно выдвигало и выставляло его и давало ему все за его безумство - больное, стронувшееся в кошмар под подножие совести сознание.
Он посмотрел на окружавшую его свиту - генералов, адъютантов, рослых молодчиков из охраны, не отличая никого,-так, посмотрел меркнувшими глазами, но почувствовал какой-то взгляд. Прошел несколько шагов и оглянулся. Встретился с поразившим его взором, словно этот человек что-то знал и видел.
- У него интуиция,-сказал Флеминг.-Он будто угадал мои мысли.
- Уловил твой страх,- спокойно ответил Вихерт.- 1ы расшатался, старина. При твердой воле страх лишь сигнал к действию. Все от фюрера и до солдата - решают в чувстве опасности, а иногда и в безвыходном Пни реже попадаются. Слабая воля видит страх всюду и закрывает пути там, где они счастливо открыты Такой человек терпит неудачи. Фюрер благо для нас. Германия стала сильной, способной решать исторические задачи. Борьба и только борьба, пока не уничтожим.
- Остановись,- попросил его Флеминг.- Я хочу подумать о цветах.
По дороге проехали мотоциклисты. Офицер, сидевший в коляске, посмотрел на них.
-- Это русский,- сказал Флеминг.
- Дитц? Начальник разведки?
- Да. Знают немногие. Служил в царской полиции
Долго ^ нас- он тебе не опасен- Где-то в этих - лесах пропали бриллианты. Он что-то знает о них.
- Бриллианты?
- Не произноси.
Издали было видно, как они поднялись, постояли друг перед другом отчетливыми строгими контурами и разошлись.
ГЛАВА III
Поседело лето отцветшим чертополохом. Захолаживало по сырым калганным лугам. Все тревожнее шелестели осины, кое-где по северным опушкам полоскали в зелени крашеное рядно - собирались к печальному наряду.
Жара хватало лишь на полдень, как слепнем жалило августовское солнце. А с ветерком вдруг словно понесутся ряженой каруселью лесные поляны - в березах, в брусничных полушалках. Протинькает синица, и снова с бормотаньем встряхивались пулеметы, со вздохом бралась за тяжелое артиллерия - бредило дремотным гулом: день и ночь шли изнурительные горячечные ельнинские бои.
Стройков остановил коня под березой в редкой колокольчиковой траве и посмотрел в небо. За облаками ледком поблескивали немецкие самолеты. Уж отбомбили, поднывая, летели в сторону Смоленска.
Воздух познабливало гулом.
Он тронул коня и проехал краем опушки по боровому черничнику, свернул на вырубку, клокотавшую розовыми цветами в духоте горькой, угарной.
Пригнувшись, придерживая вроде как уже тыловую милицейскую фуражку, пересек тропку в орешниках.
В лесу стояли палатки и фуры, лежали в траве раненые. Загляделся веткой фуражку зацепило, чуть не слетела.
"Деду бы какому тебя. Да не берут. Боятся. Вид у тебя грозноватый все же".
Спустился в овраг, постоял, дал коню попить из ручья.
Показался на той стороне на углу волнившейся льном нивы.
Вон в том березняке с можжевельником свидание.
От листьев зеленела стеклами машина в кустах.
Его уже ждали.
Но он не спешил, как будто так и надо было показать, что он спокоен собой, уверен и не любит подскакивать.
Стройков посмотрел на ручные часы: прибыл минута в минуту. Слез с коня, привязал поводья в тени за березу.
От машины навстречу шел человек в куртке на "молниях", в защитного цвета фуражке со звездочкой. Двое в штатском следовали за ним.
Стройков обошел коня, присматриваясь к идущим.
"Не из-за Желавина ли чего? - подумалось.- Цепляться начнут. Выходи. За конем не спрячешься".
Но от коня так и не отошел: все чего-то отпускал да подтягивал.
- Стройков Алексей Иванович? - спросил подошедший в куртке.
~ Дз.- ответил Стройков как бы с сожалением, отстегивая пуговку на кармане гимнастерки. Да не здесь - в сапоге документы. И там нет... Фуражку снял - вот они, в подкладке.- Не знаешь, куда их и
Посмотрели документы друг у друга, вернули.
-этот, в куртке, Лясин из особого отдела. На мужика смахивает, плечист, роста не особенного, глаза хитрые.
Прямо глядит, а то и в сторону-чего-то и улыбнется.
Для начала подметил Стройков и сказал;
- Слышали про вас.
- От кого?
- От Дементия Федоровича.
- Разговор был?
-- Да. Ту войну зацепили, а крюк и на эту попал.
-- Что ж, разговор на пользу.
Лясин огляделся, присматривая место для беседы,
- А вот,- показал Стройков на поваленное дерево в можжевельнике. Сели. Дерево заскрипело на сломленном. Расположились поодаль и двое, в штатском, закурили. Конь траву щипал. Солнце в глаз попадало и из глаза пылало.
- Так к делу, Алексей Иванович!
Лясин вытащил из внутреннего кармана куртки фотоснимок, показал Стройкову.
На снимке, как бы в мрачной вспышке, обозначалось что-то черное, похожее на прорву вселенской бездны и пролетающей хвостатой кометой.
Стройков вгляделся. В прорве лежала какая-то смятая подстилка.
- Вроде бы могила, что ль? - проговорил он.
- Да. Так называемая желавинская. Трупа в ней не Оказалось.
- Как?
- Вам задание. Желавин, вот кто нужен. Через него и остальные. Вы теперь, лейтенант, будете работать, как и прежде, участковым. О порядке нельзя забывать.
Так? Вас тут знают, свой человек. Как и что, сами думайте. Также будете связаны со спецгруппой под видом охраны моста. Вот товарищи,- показал Лясин на штатских.- Через них связь со мной. Об остальном с товарищами. Начните с хутора. Там лесник живет. Вы его знаете: пусть сын погостит денек. Он в полку Дементия Федоровича.
Мутнел рассвет, цедил парным молоком по лугам.
На хуторе рожком пропел петух.
Кирьян по замуравленной тропке подошел к родному крыльцу. Что-то покривилось. На двери замок. Нет никого. Один петушок у плетня, как из меди литой, в алой пилотке. Глазом бойко покосил. Кирьян позвал его:
- Ну, подойди сюда. Где ж тебе знать-то меня? А я свой. Куда же хозяева-то ушли? Что ж делать? Когда теперь?
Кирьян поломал в кармане сухарь. Бросил петушку кусочек.
Заглянул в пуньку-пусто. И во дворе, где хлева, никого. Заросла навозная землица лебедой и жгучей мелколистной крапивой, а у завалинки глухой стены подсолнухи зацветали: еще не встряхнулись от дремы.
За двором, в малинниках, землянка с бревенчатым накатом, затрамбованным глиной: и дождь не пробьет, и огонь не возьмет.
"Прочно папаня готовится",-подумал Кирьян.
С передовых покрасневшим небом глядела Ельня, блуждал по голубому березняку ее взор.
Духовито пропарило овлажненной ржаной соломой, как бывало в эту пору по зорьке, когда хозяйки выгоняли коров и пастушья труба оглашала леса журавлиным стоном.
Он посмотрел на жпгаревский двор: нет жалены - на окопах.