Он замахал рукой перед иконами, будто манил и звал, заметно улыбаясь в надежде.
- Вернись и сядь с нами,- обождал безответно.- Нет, не вернется.
Николай Ильич стоял у окна, вытирал слезы. Ириша вдруг качнулась. Внкентий Романович тут же бросился к ней.
- Плохо? В постельку отнести?
Она выдвинула стул с края стола, пригласила так никентия Романовича, и будто определила место его.
Cтол был накрыт рано утром ко всему дню на поминание для запоздавших и утешающих, а на кухне - для нищих и старушек богомольных.
Там, у окна на диване, живо уселся Желавин, помеченный дорогой и озябший. Серафима налила ему 3 ^" -"У10 Р^очку: училась ухаживать.
Мерси,- поблагодарил он и поминальным голосом сказал, как с чужого языка схватил: - Такой доброты земля лишилась.
Викентий Романович закрыл дверь и сразу же решил вопрос с местом: выдвинул стул во главе стола
На столе все из погребков, кладовок, кадушек хлевов и курятников усопшей. Сколько оставила!.. А главноеНиколая Ильича. Адвоката! Латынь знал, законы. А каоиоратор """^У и "адшее защищал, в лохмотьях страдающую душу подводил к лицу жестокой несправедливости и взмахом своей руки золото превращал в пепел.
ппип^^ что ""У""1" к хлевам сани с трактирными помоями в кадке взойдет так высоко, вспомнит обманул1 Ь1А.
анисоТо?T5 романови4 сам "^ил себе из графина Николай Ильич, удрученный, расхаживал по комнате, надеясь, что посетитель не задержится. Ирнша, накрывшись шалью, сидела у окна, опустив голову с упавшей на грудь косой. За стеклом сняла снегами и искрилась морозом зима. Над сугробами взвивалась метелица, постукивала в ставню.
Викентий Романович встал с поднятой рюмкой.
- Мир праху ее! Скорбь наша сочувствием нс утешится. Слезами провожаем самое дорогое на свете. Не хочется верить, и кажется, что отлучилась она лишь на время, откроется дверь, и она войдет, сбросив страшные наряды. Не может быть, чтоб смерть поразила ее,- сказал и скрипнул зубами.- Не верю!
Викентий Романович отставил поминальную и сел.
Николай Ильич подошел к жене, поцеловал ее склоненную голову.
- Полежи. Иди полежи.
- Я, возможно, останусь ночевать. Но я не выношу, когда в доме муж ложится спать рядом с женой.
Испытываю отвращение,- произнес Викентий Романович.
Трость Николая Ильича вишневого цвета перстпком указывала прямо на дверь.
- Прошу, сударь!
Внкентий Романович выпил из рюмочки, пальцами аккуратно подцепил в тарелке моченую сливу и бросил в рот.
Трость опустилась не от бессилия, а наоборот - в твердости: распоряжение было дано, и посетитель нсмедленно должен был выполнить его.
- Прошу, сударь,- негромко напомнил Николай Ильич.
Викентий Романович притронулся к губам салфеткой, дожевал сливку и, выплюнув косточку на пол, взглянул на Николая Ильича.
- Вижу, горе отошло от вас, и сейчас мы лишний раз убедимся, как чувства скрючиваются без ума. Дело в том, что хозяин этого дома и всего имущества я.
Николай Ильич поник, пал руками на трость и почувствовал, что и его душа сейчас сорвется в золотые зарницы. Огни лампад потянулись к нему.
- Как!-глядя па жену, воскликнул он, словно бы радостно опомнившись.
Гневом пронеслась мимо пего шаль жены. Ириша протянула бумагу, потрясла перед глазами Внкенти.я Романовича.
- Дом наш!
Викентий Романович отвернулся, не спеша вытащил из кармана шаровар бумажник, раскрыл его, что-то поискал, опорожнил от денег - выложил на стол толстую пачку, достал какие-то свои бумаги.
- Вот ее долговые расписки.
Николай Ильич протянул руку к бумагам. Но Викентий Романович поднял их выше.
- Простите, еще не суд. Я не желаю прежде времени открывать некоторые из тайн, моих и усопшей. Л что такое долговые расписки к принадлежащему, не мне вам рассказывать. Но что-то скажу. Вы бы должны с поклоном отблагодарить меня, как своего благодетеля. А не наносить оскорбления в телячьих чувствах. Зачем вас учили? Зачем было учить, когда ум ваш не может удержать чувства? Значит, ум не так силен. Я ошибся, глядя сквозь пальцы на дорогие занятия. Но все можно исправить и после даже обняться. Я не хочу довлеть над вами этими записками. Уверен, что воля ваша добра.
Викентий Романович подошел к кафельной печке в стене, открыл чугунную дверцу и бросил в пламя бумаги.
- Я сохраню дом за вами,- продолжал он.- С одним условием. Подпишите купчую. Дом продаете мне.
Формальность. Денег, безусловно, вам не даю. Так как дом фактически является моей собственностью. Я не хочу суда, да и в ваших интересах, раз можем все решить сами.
Конечно, бумаги я сжег, и вы, основательно воспрянув, можете ничего не подписать. Но было бы бесчестно и глупо начинать волокиту, предавая оглашению интимные стороны бытия. Я пойду на все. Судиться бесполезно.
Заверяю. Будете жить как жили. Вы - работать,- обратил Викентий Романович взор на Николая Ильича,- и процветать на своем поприще. Вы...медленно окинул взглядом Иришу и опустил глаза,-продолжать дело своей матушки. О выплате договоримся особо. Не стесню.
Я даю вам возможность хорошо жить и наслаждаться жизнью и всегда готов прийти на помощь, что и делаю в настоящий момент. Вот все, что я хотел сказать. Час на размышления достаточно.
Викентий Романович выложил на стол приготовленные к подписи бумаги и удалился.
Ириша прижалась к груди Николая Ильича. Он утешал жену.
Стояли они как во мраке, совсем разбитые.
Золотые зарницы угасали в углу.
- Какое чудовище, какое чудовище! - говорил Николай Ильич.- Что делать? Придется подписать. У него остались копии и, видимо, что-то еще. Он бы не полез так. Законом возьмет права.
- Мама... Несчастная мамочка,- еще сильнее заплакала Ириша.
Через час Викентий Романович вернулся с нотариусом.
Бумаги были подписаны, заверены.
Викентий Романович все эти минуты, скрестив руки, молча простоял у стены.
И не успели проводить нотариуса, и чернила еще не просохли, как новый хозяин сказал:
- Я снял для вас номер в трактире. Переночуете
там. Сейчас же я хочу уединения.
Трактир в конце улицы морозно дымил перед закатом.
В дверях Николая Ильича и Иришу встретил другой хозяин, с красной рубахе, в жилетке, разгоряченный и занятый.
- Что угодно? - спросил он.
- Номер,- ответил Николай Ильич.
- Номера заняты.
- Номер, снятый для нас Викектпем Романовичем,- пояснил Николай Ильич.
- Не снимали. А свободных нет.
Они вернулись к дому. Постучали в закрытую дверь.
- Вес спят,- раздался голос Желавина.- Рано сегодня.
- Открой! - потребовал Николай Ильич.
- Не могу. Спят.
Николай Ильич застучал сильнее - бил кулаками по войлочной обивке.
Нищие и бездомные, брели по улице двое, самые несчастные под ледяной луной, прижавшись друг к другу от холода.
Навстречу прошел человек в полушубке. Подгоняло метелькой к теплу. Оглянулся.
- Там домов нет,-сказал он бредущим и ищущим и вдруг окликнул: Николай Ильич.
Привел их в каморку Демушка Елагин, из фабричных паренек.
Каморка, в доме у самой Чуры, на окраинном береговом выступе, заросшем черемухами, да все на тон же улице - за мостом в коряжистых ивах, следом полезным удалялась дорогой среди снегов.
Каморку снимал Демушка - номерок хозяйский, самый бедный, по получке, чуть лишь тепла.
Полушубок сбросил - туда-сюда - не знал, как несчастным ночлег устроить. Зажег лампу. Глянула из снегов ночь в затекшее льдом оконце.
На столе крыночка с веточками черемуховыми в воднце. Распустились зеленые листики.
В углу койка, укрыта ватным одеялом. У другой стены печурка кирпичная, обмазанная глиной, побеленная.
Рядом с окном полка с книгами. А под ней тумбочка с бумагами и акварельными красками. На ситцевой фабрике Демушка работал, видел мечтами расцветку свою на косынках, на платках, а на бумаге не выходило, бледнело, но покоя не давала - все подмаргивала алыми цветочками.