Не вполне осознавая свои действия, лесник обработал раны дочери, уложил ее в кровать и долго что-то говорил, глядя в лишенные всякой осмысленности глаза.
Разбитое окно он заложил старым матрасом и заколотил. Но когда и как – вспомнить не мог. Поздно ночью удрученный мужчина внезапно обнаружил себя сидящим перед печью. Из дрогнувшей руки лесника выпала кочерга, и стук железа об пол послышался где-то на грани сознания. Казалось, способность ясно мыслить оставила его.
Погруженный в тяжкие, но в то же время пустые думы, лесник не заметил, как наступило утро, и очнулся только тогда, когда его дочь встала и сразу же попробовала выйти из избы. Он ее не пустил. Девушка начала метаться по дому, мыча что-то неразборчивое с едва заметным оттенком тусклого гнева. Она ударилась головой о доски, которыми было заколочено разбитое окно, и, бессвязно воскликнув, собиралась уже выпрыгнуть на улицу через другое, с целым стеклом, опять изранившись, но отец успел ее поймать.
Лесник держал вырывающуюся дочь, уговаривал ее одуматься, ругался, рыдал, стиснув зубы, и кричал до хрипоты. Даже дал ей пощечину, тут же моля о прощении. Но она никак не успокаивалась, будто бы вовсе не замечая стараний отца привести ее в чувство. Ей было нужно идти на эту проклятую опушку с ледяными глыбами! Туда, к своим отражениям!
Девушку пришлось запереть в чулане, предварительно выбросив из него все, чем она могла навредить себе. Позже давящийся слезами лесник зашел туда покормить дочь, что удалось сделать лишь насильно, и соорудил для нее постель. Но ложиться она отказывалась, только непрестанно бродила туда-сюда, делая по три шага от стенки к стенке. И вторили ей громким скрипом старые половицы.
Кое-как собравшись с мыслями, лесник побежал в село. Очень кстати встретив на окраине запряженную повозку, он попросил возничего, если тот отправляется в город, передать просьбу тамошнему лекарю – срочно нужна помощь, худо дело и лучше не становится.
Возничий к его беде прислушался, да и всеми обожаемой дочке лесника был только рад помочь, поэтому подстегнул лошадей – путь, к сожалению, не близкий, – пообещав лично привезти лучшего доктора. Ему ли не знать, что в селе у них врачевателей отродясь не водилось, если, конечно, не считать таковыми бабок-повитух, коновала и выжившего из ума знахаря.
А лесник поспешил домой. Уже с порога он услышал размеренный скрип половиц чулана и, поникнув, уселся на стул, открыл печную дверцу и принялся ворошить кочергой давно потухшие угли. Ожидание прибытия врача будет долгим. И мучительным.
Весь день девушка бродила по чулану, ступая по скрипучему полу и мыча какую-то бессмыслицу. Так же прошел вечер – самый долгий вечер в жизни лесника. А за ним последовала еще более долгая ночь, в темной тиши которой ни на минуту не утихал жуткий скрип. Три шага, пауза, поворот, три шага, пауза, поворот, три шага…
До самого утра убитый горем отец не смыкал влажных от слез глаз. Не сам скрип терзал изнуренную душу лесника, но понимание того, что крылось в сем звуке. Он слышал дочь, свою любимую дочь, от которой будто бы осталась только блеклая тень, пустая оболочка, неведомо зачем меряющая шагами чулан.
Как же так случилось? Как все это произошло? С чего все началось?..
Со странных ледяных глыб.
Внезапно все накопившиеся переживания лесника вылились в слепую ярость. Он выскочил из избы и понесся на опушку, а скрип половиц преследовал его, раздавался прямо у него в голове, становился только громче.
Не помня себя от разъедающего рассудок гнева, он бросился к первой попавшейся глыбе, замахнулся кочергой, которую до сих пор сжимал в руке, и… замер.
В холодной глади льда он увидел отражение дочери.
Ее образ был встревожен, почти напуган. Но она смотрела на отца как живая, словно стояла прямо перед ним. И в тот же миг откуда-то из глубин сознания лесника всплыло смутное воспоминание о том, как девушка рассказывала, что начала было опасаться своей находки, но чем дольше смотрелась в идеально ровные поверхности льдин, тем меньше страха испытывала. Теперь понятно почему – страх остался в отражении.
Объятый болезненным осознанием страшной истины, лесник подошел к другой глыбе. И вновь он узрел плененный льдом лик дочери – воодушевленный, с огоньком в глазах. Так она выглядела, когда хотела ему что-то рассказать, чем-то с ним поделиться, уже предвкушая радость дарения. Это были ее открытость и щедрость.