* * *
Монгол с Холодом сидели в кабаке и вели неспешный разговор, о котором не стоило знать Баиру, Левке. Разговор двух чужих людей, ближе которых друг у друга не было...
- Ну вот, Монгол, житуха налаживается, - Холод отхлебнул кофе, - ты в общак, я в Джапан.
- Жаль.
- Того, чего не было, или то, что закончилось?
- Наверное того, что бы могло, - Монгол закурил, - я же ведь Георгием мог быть, Жориком, отцом твоим...
- Вместе бы на рыбалку ходили, - горько усмехнулся Холод, - хоккей бы смотрели, ты бы мне шины на велике надувал, сказки на ночь рассказывал.
- Да нет. Может, оно так и надо было. Нам, обоим. Ты знаешь, почему тебя мать Сергеем назвала?
- А сколько той матери-то было? Как и отца... В честь деда говорили. Ну там, когда я у этого жил.
- Да нет... Дед здесь не при чем. Я отца своего не помню, а материного Валерой звали.
- Ну, в принципе одно и тоже, - горько усмехнулся Холод, - а к чему ты это?
- День, когда ты родился, хмурый был, пасмурный, серый какой-то. «Серенький мой» - мать тебя называла. А я ей сережки обещал подарить золотые. Их мусора потом с обыском забрали. Меня выпустили, а их не отдали. Украл, говорят, и всё. А она мне тогда и говорит: «Ты мне другого Сережку подарил». Уехали мы тогда. Мне кореш один про город Солнца рассказывал. От Новосибирска в тайгу. Там озеро. Оттуда еще верст сорок. И камень такой. А возле него два ключа бьют - один с живой, а другой с мертвой водой. На юг идти надо, точно помню. С деревеньки там начинается всё, толи Кратово, толи Кротово. На юг и до камня. Сказка, конечно. Я ей врал, а сам верил: будем там - всё нормально будет, типа, счастливы там все. А когда счастливы - никого вокруг не замечаешь. Знал, что вру. То, мол, билеты покупать пойду, а сам с корешами. То - адрес точный узнать, а сам на дело. Так заврался, что сам поверил. И она верила. Пока меня на два года не закрыли. А там мне счастливо мозги братья пиковые и промыли. Вышел злой. На себя злился, а на вас отрывался. Я на ней - она на тебе. А потом поперек все стало. И прошло. И нет того больше города. Лагеря были, на ножа ставили, сам ставил, корона была - съезжала, давила, но я удерживал. И ты был. И я был, а города не было. Он где-то там остался, вместе с сережками в том пасмурном сером дне. Понял почему теперь? Просить ни о чем не буду, одно скажу...
В это время дверь кабака резко распахнулась. Кузбас на ходу расстегивал куртку и доставал автомат:
- Монгол мой! - крикнул он Владлену, сжимающему до боли в пальцах два ТТ.
Холод отпихнул Монгола и выхватил ствол, но Владлен залпами заставил его прижаться к полу. Кузбас вскочил на стол и выстрелил в Монгола. Старый вор, закрываясь, подставил руку. Его плащ порвало несколько пуль. Холод повернулся к нему, но Владины выстрелы еще плотнее прижали его к дощатому полу. Кузбас спрыгнул со стола и, глядя на Монгола, залитого кровью, всадил в него жгучую хлесткую очередь. Холод зарычал, словно раненый зверь, и, не обращая внимания на выстрелы Влади, резко вскочил и в прыжке сбил Кузбаса с ног. Словно взъерошенные псы, они сплелись в клубок, хищно лязгая зубами. Кузбас выбил из рук Холода пистолет. Холод ударил его в подбородок, но, не рассчитав силы, рухнул вниз. Отлетевший в сторону Кузбас направил на него автомат. Холод каким-то нечеловеческим усилием перевернул железный столик и пули звонко зацокали по нему. Владлен, хищно раздувая ноздри, бешенными глазами искал Холода. Он стрелял во все, что движется - в людей, в перевернутую кружку, из которой лилось пиво, в чей-то зазвонивший сотовый телефон... Он ничего не замечал вокруг. Все, что он видел, стало для него Холодом. Месть превращалась в пули, которые не щадили никого и ничего. Кузбас, нажав на курок, услышал сухой щелчок. Отбросив уже ненужный «калаш» в сторону, он выхватил из кармана нож и вскочил во весь рост. Холод, отшвырнув стол в сторону, кинулся на него и методично заработал кулаками. Обороняясь, Кузбас выкинул руку с финкой вперед, полосонув Холода по костяшкам. Не чувствуя боли, Холод перебросил его через себя и швырнул на пол. Звонко звякнув, нож вылетел у Кузбаса из рук. Владя увидел Холода и поймал в прицеле его спину. Кузбас в этот момент откинул от себя нападавшего. Холод разминулся с Владиной пулей, и она ударила в барную стойку, разбив бутылку шампанского. Ревя, как раненый зверь, Кузбас пополз к ножу. Холод поднялся и ударом ноги врезал ему в живот. Кузбас попробовал сделать подсечку, но поскользнулся то ли на луже крови, то ли на разлитом красном вине, и больно ударился о стул. Владя выстрелил еще раз, и Холод, падая, успел схватить «перо», которое вонзил ни о чем не думая пытавшемуся подняться Кузбасу под ребра. Удар был такой силы, что Холоду показалось, что ребра Кузбаса хрустнули и стальной клинок на все свои шестнадцать сантиметров вошел в его плоть. На этот раз Кузбас закричал - громко, надрывно и скрипуче. Человек, привыкший делать больно всем, встав на колени, впервые задыхался от своей собственной, настоящей боли. Кровь изо рта лилась на пол тягучей красной струей. Кузбас попытался встать, но Холод ударом руки вбил нож еще сильнее, по самую рукоятку, словно в кусок масла. Косые глаза Кузбаса на миг стали яркими и выразительными. Схватившись рукой за бок, он пошатнулся и рухнул назад, захлебнувшись своей собственной кровью. Холод повернулся и обжог Владю ледяным взглядом. В это время дверь скрипнула и на пороге появился Баир, взъерошенный и злой. В его спину с размаху врезался Лёвка с «Макаровым». Владлен, словно загнанный волчара, оглянулся по сторонам. Он направил пистолет на Холода: «щелк» - он откинул его в сторону, второй на Баира: «щелк». Плетка полетела на пол.