"Нет, мама". Больше ей не хочется говорить. Слова из-за болезни нечеткие, смазанные. Мать слишком сильно испугается.
И она разрешает себе уплыть в тишину, надеясь только, что улыбка ее сохранится, возможно, и в беспамятстве…
Лебедь кружил и кружил над головой — спокойно, однообразно, избегая тратить силы. Парил в воздухе, шевеля крыльями только изредка, только чтобы удержаться на лету. Выжидал. Опасался спуститься на землю.
Но, раз уж она позвала его, рано или поздно спуститься на землю придется?
Пришлось. И он спустился — в самом дальнем от нее конце озера, так далеко, что она не услышала даже с плеском хлестнувших по воде крыльев. Принялся бесцельно плавать по крошечному заливчику, всячески демонстрируя, что ее тут вроде бы и нет. Однако время от времени долгая шея грациозно изгибалась — лебедь делал вид, что, по птичьей привычке, клювом чистит перья, но она знала — на самом деле он смотрит на нее.
Наконец Вилона решилась обогнуть озеро и подобраться к лебедю поближе. Странно — нынче ночью ее одежды словно бы стали тяжелее, и воздух уже много теплее, чем раньше. Окружающий пейзаж не казался таким дружелюбным, как в прошлый раз. А шаги как будто делались все короче и короче — пока она не осознала, что, сколько бы ни старалась, не может заставлять ноги двигаться снова и снова. Чтобы обогнуть озеро, ушла почти что вся ночь.
Лебедь и не подумал улетать. Он даже не выплыл из своего заливчика. Уже почти на рассвете она присела у самой воды на скамью, сложенную из светлых округлых камней, и принялась смотреть, как он скользит по воде — футах в двадцати. Она наблюдала, зачерпывая воду горстью, прислушиваясь, как капля за каплей утекают между пальцев, возвращаясь в свою, озерную стихию.
"Почему же ты так стыдишься? Почему не приблизишься?" — спросила она наконец.
Не отвечая, он одним взмахом крыльев перелетел на берег и, коснувшись земли, обратился в того же юношу, что и раньше. Отвернулся — и пошел мимо нее к невысокому холму, поросшему огромными маками. Поднявшись на вершину, знаком поманил ее — и исчез на той стороне.
Она последовала за ним — и вскоре дошла до персикового дерева, одиноко стоявшего на равнине, дерева, чьи длинные узкие листья были так темны, что разум подсказывал — для жизни им нужен не свет, как другим растениям, но мрак. На ветках тяжелели спелые плоды. Юноша сорвал один — и протянул ей. Пушистая кожица была бархатистой и — черной. Она уже подставила было руку, помедлила… и опустила.
Он, ощутив ее страх, протянул персик более настойчиво.
"Красивый, — сказала она неуверенно, — но…"
Он поднес персик к губам и, серьезно и печально глядя на нее, надкусил сам. Проглотил кусок, чуть откинув голову, очень в этот момент похожий на лебедя. Мякоть под черной кожицей оказалась густого оранжево-розового цвета.
Он вновь протянул персик ей — протянул кончиками пальцев, стараясь, если она возьмет плод, не дотронуться до ее руки. На этот раз она не отказалась.
"Красивый, — шепнула она, и проскользнула под протянутой рукой юноши, и легко поцеловала измазанные соком губы. — Красивый. Но мне нужно не это".
Потрясенный, он отшатнулся, роняя персик.
"Что с тобой?" — спросила она.
"Не заставляй меня касаться тебя. — Голос, ясный и звонкий, эхом раскатился в ее сознании. — Это тебя убьет".
"Но теперь-то мне не страшно. Думаешь, я боюсь?"
"Я говорю не о твоем страхе. Зачем ты призвала Смерть? — Голос его дрогнул. — Смерть — это я".
Стремительное превращение в лебедя вышло неудачным — лицо так и осталось человеческим, когда он взмывал над деревом, да и на груди сквозь редкие перья просвечивала кожа.
Интересно, а хоть в небе он превратился в лебедя до конца? Так и не разглядев, она подняла персик. Мягкая фруктовая плоть была покрыта тонким налетом пыли, и она аккуратно отерла ее. Втянула ртом вкус персика, вкус юноши — сладостный до ожога, до невозможности проглотить, слишком густой, точно чай, заваренный на меду вместо воды…
Очнувшись, она увидела, как медсестра возится с ее капельницей и ампулами. Стало быть, уже морфий. Тело и сознание расслабились от полной бесполезности. Наркотик не избавит ее от боли настолько, чтоб затмить эту боль окончательно. Наркотик лишь… УМЕНЬШИТ ее ощущения, уменьшит ее саму, потому что чем меньше чувствуешь — тем меньше тебя.
"Практикуешься в активном сновидении?" — Мужской голос, совсем близко.
"Что, простите?"
В кресле у ее кровати снова сидел психотерапевт.
"Привет", — улыбнулся он.